Дочери Торхельма
Шрифт:
Хеге стояла на пороге дома. Ее кошка сидела у ног своей хозяйки, обвив передние лапки своим длинным пушистым хвостом и смотрела на меня так же пронзительно, как и старая ведьма.
Ворвавшись на двор к старухе, я остановилась в шаге от нее, наткнувшись на взгляд черных глаз. Мне только теперь показался странным такой насыщенный цвет. Обычно у старых людей глаза становятся с возрастом значительно светлее, а здесь плескалась ночь.
— У Сьегарда точно такие же глаза, — отчего-то подумалось мне.
— Я все знаю, — между тем начала старуха и пригласила меня войти в дом. Она отошла в сторону пропуская
Хеге подошла к очагу, над которым вопреки обыкновению, не кипел котел в травами, а просто горел огонь, и зачем-то бросила в пламя пучок сухих трав. Они занялись моментально, распространяя по комнате сладковатый необычный запах, и я едва вдохнув его, стала медленно оседать на пол. Старуха подхватила меня под руки, оказавшись намного сильнее, чем я могла себе представить, и усадила меня за стол. Я тот час положила руки на столешницу и уронила на них голову, чувствуя, как начинаю проваливаться в дрему.
— Спи! — прошелестело над моим ухом.
Я попыталась раскрыть глаза, но веки словно налились тяжестью и не поддавались. Тело перестало слушаться меня, отдаваясь во власть неожиданного сна, навалившегося на меня так нежданно.
Последнее, что я услышала, это скрип открываемой двери и звук шагов, а затем голос, принадлежавший Сьегарду. Но что он произнес, я так и не поняла, окончательно проваливаясь в темноту сновидения.
Мне снилось что-то непонятное, больше похожее на обрывки видений, чем сон. Я видела своего отца, лежащего на земле и высокого молодого мужчину, поднимающего отцовский меч, затем предо мной раскинулось море и волны ударяли в борт длинной ладьи, плывущей куда-то прочь от земли. Затем я увидела Сьегарда. Колдун бежал по лесу, то оглядываясь, то прибавляя шагу. За ним словно что-то гналось или кто-то. Я не знала и этого. А в самом конце я увидела Лорри. Сестра стояла на высоком утесе. Место было мне не знакомо. За ее спиной появился темный мужской силуэт. Я не видела лица мужчины, приближавшегося к сестре, но она обернулась и на ее губах расцвела счастливая улыбка, которая затем превратилась в оскал и Лорри закричала.
Этот крик подхватил ветер и меня словно подняло над утесом и дальше была только темнота.
Булат стоял на носу корабля, вглядываясь в море. Он никогда не любил его так, как любили северяне. Для них море было всем — домом, женой и, наверное, детьми. Оно кормило их, оно убивало их и все равно северяне чтили эту огромную водную гладь, порой казавшуюся самому Булату бесконечностью.
Молодой вождь возвращался домой. Его рука то и дело бережно касалась рукояти отцовского меча, вернувшегося к нему спустя столь долгие годы и кажется, она горела под его рукой, оживала.
— Ты спокоен? Впервые за несколько лет, — за спиной Булата возник Кудеяр.
— Да. Мой враг мертв, и я рад, хоть он и пал не от моей руки, но видимо, я должен был видеть его смерть, раз судьба так вовремя привела меня к нему.
— Видимо, — согласился Кудеяр, а сам покосился на меч друга.
— Значит теперь ты перестанешь убивать всех северян, что попадутся на твоем пути? Ты доволен свершившимся?
Губы Булата тронула улыбка.
— Возможно! — ответил он.
— А меч? — Кудеяр кивнул на клинок, — Тронд хоть еще
Булат оглянулся на друга с таким выражением лица, словно тот сказал несусветную глупость.
— Ты с ума сошел? Это память о моем отце. Все, что у меня осталось от него! — произнес он гневно.
— Память надо хранить здесь, — Кудеяр положил ладонь себе на грудь, туда, где под кожей билось его сердце, но Булат проигнорировал жест друга, повернув лицо обратно к морю.
Кудеяр уронил руку, почему-то продолжая смотреть на оружие на поясе вождя. Он чувствовал, что Тронд не врал, когда пытался предупредить Булата, но только видимо напрасно. Его друг не будет слушать никого кроме собственного сердца, так уж он был устроен. Кудеяр надеялся только на то, что Булат действительно успокоился и осядет в своем имении, как обещал Щетине.
Правда это или нет, покажет только время.
Сьегард вошел в дом крадучись, опасаясь звуком своих шагов разбудить спящую девушку. Хеге, стоявшая над ней, только покачала головой и поманила мужчину подойти ближе, а затем подбросила в огонь дурманящих трав.
— Она спит, — сказала старуха, — А нам надо поговорить!
Сьегад кивнул, и они вместе отошли в скамье, стоявшей под окном. Хеге первая опустилась на нее, откинула назад снежные волосы и взглянула на молодого колдуна.
— Он ушел? — спросила она тихо.
— Да, — ответил Сьегард, — Барьер сработал как положено. Тронд потерял свою силу и едва успел переместиться.
Хеге рассмеялась хриплым вороньим смехом.
— Кто он и, кто я, — проговорила она, успокоившись, — Тронд до сих пор никак не может принять того, что его силы не хватит, чтобы тягаться со мной. Я хозяйка Грани. Все умершие, что проходят из мира живых в мир мертвых, оставляют мне плату. С кого-то я беру только прядь волос, а с кого-то его силу и прибавляю ее к своей.
Сьегард покосился на спящую Ингегерд. Старуха проследила за его взглядом.
— Она не знает, — произнесла Хеге на молчаливый вопрос молодого мужчины, — Никто здесь не знает, кто я такая. Для всех я старая колдунья, почти выжившая из ума. Нелюдимая и иногда помогающая людям решать их мелкие проблемы и неурядицы, — она перевела взгляд на колдуна, — Мне скучно, а люди меня забавляют. Эта же девочка особенная. В ней нет ни капли магической силы, но есть сила души, а это тоже значит немало.
Сьегард не отрываясь смотрел на спящую девушку. Черты его лица разгладились, когда он глядел на нее, и старуха улыбнулась.
— Вижу, она очаровала тебя, — сказала Хеге, — И даже больше. Просто ты это еще не понял.
Колдун вздохнул.
— Скажи мне, — попросил он, — Ты ведь знаешь, что скрывает завеса наших судеб. Что ждет нас с Ингегерд? Суждено ли нам быть вместе?
Старуха снова рассмеялась, только теперь тише.
— Нет, я не имею права говорить тебе об этом, Сьегард, — отозвалась она, — Что суждено, то суждено. В назначенный час все сбудется и будет идти своим чередом. Если она твоя судьба, то так тому и быть, если же нет, я не хочу, чтобы ты опечалился и постарался изменить то, что изменить нельзя.