Дочери Волхова
Шрифт:
Тиховея отволочила оба окошка до конца, чтобы было посветлее. Остряна протиснулась из-за локтя Тиховеи, наклонилась к лицу Дивляны и ойкнула:
– Да я же ее знаю! Никакая это не Тепляна! Это Домагостева дочь, средняя. Дивомила ее зовут! Я же ее помню! На свадьбе Прибыниной все их семейство было, и она, и сестра ее старшая, та, что ладожская Леля, такая же рыжая! Я их обеих в лицо помню, будто вчера видела!
Еще тогда Остряна ревниво поглядывала на дочерей ладожского старейшины и воеводы Домагостя. Ладожские сестры были так красивы, что все ими любовались, и плесковский княжич Вольга, за которого сама Остряна весьма охотно вышла бы,
– Она что, одна? – спросила Остряна у Тиховеи, пока Добролюта и Боровита обсуждали, на самом ли деле это Дивомила Домагостевна. – Кто с ней?
– Да двое парней каких-то, говорят, плесковские.
– Ну, все сходится! Стрыйка Добрана! – Остряна даже посмела перебить старших женщин, настолько ее распирало сделанное открытие. – Она, говорите, с Вольгой плесковским приехала! Вдвоем! А не похоже, чтобы ее род отпустил и повоем покрыл! Вольга украл ее, вот оно что! Или она сама с ним сбежала! Вот вам и Дева Ильмера! – со злорадством добавила она.
Громкие голоса, повторяющие знакомые имена, пробудили Дивляну от забытья; девушка пошевелилась, веки ее задрожали, она попыталась приподнять голову, но тут же снова уронила ее.
– Ох, идите все отсюда! – спохватилась Добролюта. – Не до того сейчас! Если она у нас померт, нам ни боги, ни люди не простят!
На западном берегу Ильмеря располагалось не менее полутора десятков сел, и Словенск был среди них самым крупным. Ильмерцы выращивали просо, ячмень, полбу, бобы, горох, овес. Разводили свиней, лошадей и коров, охотились на бобра, лося, медведя, рысь, белку. В неурожайные годы выручало озеро и сам Волхов, дававший рыбу. Словенск, стоявший на ручье под названием Прость уже несколько веков, вытянулся тысячу шагов в длину. Везде виднелись крыши полуземлянок, крытые дерном или соломой, навесы для скота. Сразу за избами начинались полоски огородов, перед каждой лежал на берегу челнок-долбленка, а то и несколько. Добытые меха словеничи возили продавать, чаще в ту же Ладогу, где их брали варяжские гости в обмен на другие товары, а уж те товары – в тяжелые годы – возили по реке Ловать дальше на юг, чтобы обменять на жито. Но в целом жили неплохо, и народу в Словенске обитало заметно больше, чем в Ладоге.
Вскоре весть о появлении девушки уже облетела округу. И о том, что загорелся огонь на жертвеннике Лели-Огнедевы, тот самый, что знаменует выбор новой Девы Ильмеры! Потрясенные такими небывалыми вестями, свободные от дел словеничи устремились к Перыни, но туда никого не пустили, и на вопросы жрицы отвечать отказывались.
А слухи уже ходили один чуднее другого: то говорили, будто у девушки руки по локоть в золоте, ноги по колено в серебре, другие – будто она была найдена обнаженной и завернутой в медвежью шкуру, как расколдованный оборотень, и тут же все соглашались, что одно другому не мешает. Старое предание о Девах Ильмеря, за семь десятилетий несколько поросшее быльем и мхом и ставшее почти баснью, снова ожило в умах. Люди пересказывали друг другу то, что слышали от своих бабок и дедов: как прекрасны были прежние Девы Ильмеря, какими чудесными дарами они обладали, какие дивные дела творили… и как уходили иной раз в волны озера, пущенные на широкой доске на воду, в уборе невесты, с драгоценными ожерельями из разноцветных бусин и пышном венке…
Вольгу весь этот шум неописуемо раздосадовал. Именно огласки своего бегства они с Дивляной больше всего хотели избежать, но судьба, словно нарочно посмеявшись над ними, устроила все наоборот. Большего шума он не смог бы произвести, даже въехав в Словенск под звуки рогов и прокричав на все озеро, что похитил дочь Домагостя, чтобы взять ее в жены вопреки воле ее отца и без позволения своего собственного родителя.
Дивляну он не винил: Загор и Невер рассказали, что она была почти в беспамятстве даже тогда, когда женщины ее нашли, и уж совсем ничего не понимала, когда ее увозили. Гневаться на парней Вольга тоже не мог: не наткнись перынские жрицы на их шалаш, его невеста могла бы умереть. Но теперь, когда она спасена, о ее появлении знает весь Словенск, а он, Вольга, не может к ней пройти! Хоть еще раз похищай, в самом-то деле!
– Уж не судьба, так не судьба! – бормотала Любозвана, пытаясь если не утешить брата, то хотя бы удержать от опрометчивых действий. – С богами не спорь, брате, может, они и смилуются.
Любозвана и раньше догадывалась, что неспроста ее братец зачастил в Ладогу и что не только возможность проявить себя в сражении с русью его туда влечет. Но ей и в голову не могло прийти, что Вольга при всей его пылкости и безрассудстве решится на похищение девушки из такого знатного и могущественного рода! Скольких людей он сразу сделал своими врагами!
– Что же мне делать с вами! – шепотом причитала Любозвана, боясь, как бы кто не подслушал из сеней. – Горе ты мое! Куда же я вас дену?
– Помоги, Любаша! – уговаривал Вольга, прекрасно знавший, как любит его сестра, и с самого детства привыкший находить у нее помощь и утешение во всех бедах. – Мне без нее не жить, а если поймает нас ее отец или Вышенька, то всему конец!
Тут в дверь постучали и в истобке послышался голос старейшины Вышеслава:
– Судиславна, сношенька моя! Горлинка моя сизая, здесь ли ты?
– Здесь, батюшка, – по привычке отозвалась Любозвана и тут же прижала руку ко рту – но поздно.
– Выйди, солнышко наше! А то люди говорят, брат к тебе приехал, а на глаза не кажется. Здоров ли сокол наш, не привез ли хворобы какой?
Вольга в досаде хлопнул себя по колену. Зря он надеялся, что сумеет проскользнуть, не попавшись на глаза Вышеславу. Будь он мухой, тогда еще, может быть, и миновал бы Словенск незамеченным. А тут ведь из каждой избы по десять глаз глядят – уже и доложили.
Пришлось ему встать и идти приветствовать свекра сестры, Вышеслава Мирославича. Это был рослый мужчина лет сорока пяти, крупный, с заметно выпирающим из-под длинной, богато вышитой рубахи животом. Волосы у него были цвета грязной соломы, зачесанные назад и заправленные за уши, борода чуть темнее, нос толстый, а глаза цвета скорлупы недозрелого ореха. Держался Вышеслав всегда живо, приветливо, хотя добродушие его было мнимое, и порой он бывал так навязчив в своем дружелюбии, что его за глаза звали Прилипень.
Вот и теперь он принялся многословно упрекать парня, что тот не зашел поклониться. Вольга винился и ссылался на спешку. Но пришлось идти за Вышеславом в его собственную избу, принимать там приветствия его жен и двух младших дочерей, а потом подробно рассказывать о набеге Игволода и дружине Одда Халейга, о сражениях и последующих событиях.
Пока говорили о ратных делах, он приободрился, поскольку тут все служило к его чести. Но когда речь зашла о посольстве полян, Вольга посмурнел и замкнулся. А поведав о том, как возмутились ладожане при известии, что их Деву Альдогу отец задумал отправить в полянскую землю, он и вовсе сник.