Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина [Книга 2]
Шрифт:
— Надеть, что ли, Ваше сиятельство?
— Если тебя это не очень затруднит, будь добр, поставь их на пол.
Недобежкин встал, надел туфли, потопал каблуками и обратился к Фонарю:
— Где у вас туалет?
Арестанты оживились.
— Где у нас Прасковья Ивановна! — заорал веселый Шнифт, — Подать сюда Прасковью Ивановну!
— Туалет! Ишь ты, чего захотел?
— Ну, фраерюга.
— Братва, да он псих контуженный.
— Вот наш туалет! — указал Шнифт из-за спины Фонаря на обшарпанный фарфоровый унитаз в углу
— Швейк, покажи гостю, как пользоваться Прасковьей Ивановной.
— Вот сюда вставляете заднюю часть по большой нужде, только смотрите, чтоб ее по дороге не оприходовали наши петухи, а по маленькой — можно и вдвоем, и втроем иметь нашу Парашу.
Недобежкину было интересно наблюдать оживление, которое он внес в арестантскую жизнь. Сам себе он казался дрессировщиком, попавшим в клетку к самым свирепым хищникам. Кнутик у него был на запястье, а оловянное колечко на пальце, поэтому он продолжил игру.
— Фонарь! Надеюсь, я не ошибся, кажется, так вас величают. Вы бы соорудили ширму, пока я буду отправлять естественную потребность, а Шнифт вам поможет с другой стороны.
У дородного арестанта аж перехватило дыхание от такой наглости. Проглотив комок в горле, он выдохнул:
— Никогда Фонарь не был шестеркой, чтоб возле параши прислуживать.
— Значит, вы отказываетесь. Может, и вы, Шнифт, не пожелаете оказать благородную услугу благородному человеку? Значит, я могу и сам вам в дальнейшем не оказывать своего покровительства?
— Шнифт! Помоги гостю! — вдруг подал голос один из молчаливой троицы. — И ты, Фонарь, не кичись, — продолжал многозначительный Чусов, — Никто тебя шестеркой не считает, а помогать гостям надо, раз они стесняются незнакомого общества. Потом попривыкнут.
Шнифт и Фонарь, оглянувшись на говорившего, помялись немного и нехотя прикрыли байковыми одеялами справляющего нужду Недобежкина.
Через несколько минут Аркадий снова лежал на нарах, молча глядя в стену. В уме его проносились фантастические видения пережитого за двое суток.
Как же он дал арестовать себя, и почему, владея кольцом и кнутом, который был у него на запястье, вот уже целых три часа томился в той самой тюрьме, стены которой недавно так лихо сокрушал?
Промчавшись на золотой карете по улицам утренней Москвы, Варя с Аркадием очутились возле ее дома на Покровском бульваре. Здесь прекрасная дочка людоеда, недавно съевшая своего отца, сдерживая слезы, рассталась с аспирантом, горько сказав ему на прощание:
— Мы славно повеселились. Главное, что мне не было скучно. Если я не сойду с ума после такой веселой ночи, то мы обязательно встретимся и все обсудим.
Что мог в ответ сказать аспирант? Никакие слова, он знал, не могли оправдать его в глазах девушки.
— Да, мы славно повеселились! Я думаю, веселье ещё нескоро закончится, — отозвался он, прижав девушку к своей груди. — Прощай, Варя!
— Прощай, Аркадий! — умная девушка нашла в себе силы поцеловать молодого человека и, высвободившись из его объятий, скрылась в подъезде.
Шелковников, вместе с красноголовым петухом наблюдавший эту сцену из окна кареты, смахнув слезу, подумал:
— Надо запомнить этот эпизод для кино!
Недобежкин, вскочив на козлы, развернул карету и направил лошадей к своему дому. Движение на улицах становилось все оживленнее и это не понравилось Шелковникову, которому в голову пришла еще одна блестящая идея: выгодно пристроить вместе со шпагой и украденным венцом еще и карету с лошадьми.
— Аркадий Михайлович! Аркадий Михайлович! — заорал он, высовываясь из окна экипажа. — Нам совершенно нельзя ехать домой в карете. Это же основная улика против нас. А кони? Куда вы в своем дворе денете коней? Их же поить и кормить надо. Доверьтесь мне, я пристрою их в надежное место. Дайте я сяду на козлы. Я довезу вас до угла Новослободской и Палихи. Дальше вы пойдете домой один, а я так спрячу карету и лошадей в очень надежном месте, что их ни один мент не сыщет.
— Делай как хочешь! — согласился Недобежкин, передавая вожжи Шелковникову и пересаживаясь в обитый парчой салон.
— Да брось ты этого петуха, он же помешает тебе править.
— Что вы, что вы, Аркадий Михайлович, это очень ручной петух, он мне совершенно не помешает, — испугался Шелковников, что аспирант заставит его выбросить петуха.
Шестерка лошадей рысью понеслась вдоль бульваров к Трубной площади и дальше мимо цирка к Театру Советской Армии, остановившись только на Палихе.
— Прощай, мой верный оруженосец! — улыбнулся Аркадий Михайлович спрыгнувшему с козел аристократ-бомжу, все еще красовавшемуся в ядовито-зеленом жюс-о-коре и со шпагой на боку. Под мышкой он держал петуха. Аспирант обнял рукой Шелковникова и наткнулся на выпуклость венца, спрятанного у того под одеждой.
— Я и не знал, что ты малость горбат, ну да это не имеет значения, — махнул рукой аристократ.
— Предчувствует мое сердце, что мы больше не увидимся, — грустно промолвил Недобежкин, только сейчас обративший внимание на то, что стоит в белой нижней рубашке, в той самой, в которой обнимал Завидчую.
Люди, которые спешили на работу, окружили их, с любопытством разглядывая карету и двух странных молодых людей.
— Это Костолевский! Женя, смотри, Костолевский! — воскликнула юная дамочка с белой сумочкой.
— Какой Костолевский?! Не видишь, что ли, что загримированный Абдулов.
— А это Крамаров! Точно Крамаров, вернулся из США!
— Ну, Саша, и дурила же ты! Крамарову лет сорок, а этот в зеленом — мальчишка совсем.
Недобежкин, еще раз порывисто обняв друга, вырвался из толпы и быстро зашагал внутрь своего двора.