«Додж» по имени Аризона
Шрифт:
— А ну кончай, — кричу, — а то у меня рука по-всякому дрогнуть может. Сказал же — без шуток.
Тут Трофим прибежал. Запыхался весь. Подсеменил поближе и «наган» за ствол протягивает. Я его левой взял, глянул, патроны вроде на месте. Крутанул барабан и пальнул в землю — только пыль брызнула. Значит, без обмана.
Ну, я курок взвел, нож убрал, взамен рыжей ствол к затылку приставил — и к машине. Подошли, гляжу — точно, ключ в замке болтается.
— А теперь медленно, спокойно обошла машину и села с той стороны. И учти: дернешься —
Проняло. Обошла, села, уставилась перед собой, словно статуя. Я в «Додж» забрался, ключ провернул — не заводится. Второй раз крутанул — не идет! Бензин есть, а зажигание не хватает. Ну что ты будешь делать? Не под капот же лезть? Коня, что ли, оседланного потребовать?
— Я снова прошу тебя, воин, — опять папаша завелся, — отпусти девушку. Я не виню тебя — ты многого не знаешь. Опусти оружие, и пойдем со мной — нам следует поговорить.
Посмотрел я в его синие глаза… и поверил. А может, просто достала меня эта чехарда. Провались оно все к чертям, думаю, будь что будет. Спустил курок и протянул ему «наган» рукояткой вперед.
Ну, думаю, если ошибся, он меня сейчас с этого «нагана» и положит. Был старший сержант Малахов — и сплыл в голубой туман. И ни одна зараза даже имени моего не узнает — документы-то старшина перед выходом собрал.
Командир высокий улыбнулся, взял «наган», Трофиму перекинул и руку мне протягивает.
— Ты правильно решил, воин, — говорит. — Пойдем. Я приглашаю тебя разделить с нами ужин.
Ладно, пойдем, думаю. Тем паче что я, считай, сутки без еды. Как вчера перед выходом поели, так с тех пор во рту даже крошка не ночевала. На островке тогда как раз собрался сухпаек погрызть — и началось. А на сытый желудок и помирать веселее.
Оглянулся на рыжую — сидит, как сидела, словно и не было ничего, положил нож на сиденье и вылез из машины.
— Ладно, — говорю, — пошли. Поглядим, какие у вас тут пироги раздают.
Отошли на десяток шагов — тут рыжая и проснулась.
— Отец! — а голос аж звенит от возмущения. Командир оглянулся, брови свел, сурово так на нее посмотрел. Ну, думаю, сейчас он по ней начнет из тяжелых гвоздить, не глядя, что дочь. А может, именно потому, что дочь.
— Карален! Ты воспользовалась Тайными Тропами, не имея на то дозволения. Ты дважды позволила застать себя врасплох. И если бы этот воин пожелал — ты дважды была бы мертва. Дважды, Карален! Подумай над этим.
Сказал, как высек. Развернулся и дальше зашагал. Тот еще отец.
Только я успел пару шагов сделать, как в спину, словно выстрел, окрик:
— Стойте!
Оглянулся — рыжая ко мне идет, походка танцующая, а в глазах слезинки блестят, и нож в руке за лезвие держит. Подошла ко мне и звонко, на весь двор заявляет:
— Я, Карален Лико, по долгу крови и чести признаю тебя, воин без имени, своим господином и клянусь служить тебе верой и правдой до тех пор, пока не верну долг. И пусть
И нож мне протягивает.
Я на синеглазого покосился — молчит, зараза, в сторону смотрит и в бороду себе усмехается. Ну и влип же я!
— Слушай, — говорю, — брось ты эти дворянские заморочки. Верни мою финку, ту, что в сапоге была, и считай, что мы в расчете. А господином меня отродясь не обзывали.
Рыжая аж вздрогнула.
— Ты оскорбляешь меня, воин. Моя жизнь стоит дороже какого-то ножа.
— Так ведь, — говорю, — смотря какой нож. Этот мою жизнь спасал побольше, чем два раза.
Нож и в самом деле хороший. Рукоять наборная, из черного плексигласа, баланс — замечательный. Как мне его в 42-м подарили, так с ним и хожу.
Рыжая на меня косо так посмотрела, наклонилась и вытащила финку из сапога.
— Возьми. Но клятва моя остается в силе.
Вот ведь привязалась.
— Ну и что ты теперь делать за меня будешь? — спрашиваю. — А, слуга? Сапоги чистить или тарелку подносить?
А рыжая на меня странно как-то глянула и отчеканила:
— Все, что прикажешь!
Хм. Это как же понимать? Приказать-то я много чего могу, с меня станется.
— Я думаю, воин, — вмешался командир, — что нам стоит поторопиться, если ты не предпочитаешь есть суп остывшим. А тебе, Карален, если ты и в самом деле собралась прислуживать за столом или хотя бы находиться за ним, не мешало бы переодеться.
Рыжая подбородок вскинула, четко развернулась и зашагала прочь походочкой своей танцующей. Черт, до чего красивая все-таки девчонка — глаз не оторвать. Я бы так стоял и любовался, если бы мне папаша руку на плечо не опустил.
— Пойдем, воин. А то ужин и в самом деле остынет.
Ну, я и пошел. Ремень свой только по дороге прихватил.
Суп у них неплохой оказался. Густой, вроде как из горохового концентрата, но вкус другой. А хлеб дрянной, даром что белый. Я, правда, белый хлеб последний раз еще в госпитале ел, но вкус запомнил. А этот — пресный какой-то, явно не доложили чего-то.
Кроме меня, за столом еще четверо было. Сам командир — его, оказывается, Аулеем звали, жена его Матика — копия дочки, только, понятно, постарше. Хотя если бы не сказали, в жизни бы не поверил, что она ей мать. Ну, не выглядит она на свои сколько-ей-там. Сестра старшая — да, но не мать.
Сама Кара в синее платье переоделась. Сидит, губы надула, на стену уставилась, за весь ужин и двух слов не сказала. Выхлебала тарелку и умчалась — только волосы рыжие в дверях мелькнули.
А четвертый — священник местный, отец Иллирий. Тот еще поп, доложу я вам. Лет ему под сорок, бородка седая, ухоженная, и волосы все седые, словно мукой посыпанные. Одет как все, только вместо меча посох у него дубовый. И по тому, как этот посох полирован, сразу видно — батюшка им при случае так благословит, что никому мало не покажется.