«Додж» по имени Аризона
Шрифт:
А глаза у этого священника добрые-добрые, прямо как у нашего особиста, майора Кулешова. Мы с ним еще в апреле, помню, крепко поцапались. Командованию тогда «язык» позарез был нужен, вторую неделю никаких сведений о противнике. Ну, ребята пошли и при переходе на немецкое боевое охранение напоролись. И началось — комдив орет, начштаба тоже орет, а капитан, он ведь тоже не железный — трое убитых, четверо раненых, — не сдержался, всем выдал по полной и особисту с начразведотдела заодно. Вот начразведотдела, по совести говоря, как раз за дело досталось — переход он должен обеспечивать. Хотя и комбат, и артиллеристы с НП клялись и божились —
Так я и говорю, глаза у этого священника точь-в-точь как у майора Кулешова — добрые, с хитринкой. Поверишь — пеняй на себя. Проглотит и даже звездочку с пилотки не выплюнет.
Дохлебал я суп, хлеб догрыз, сижу, дно тарелки изучаю. Тарелки у них, кстати, алюминиевые. Ложки деревянные, а тарелки алюминиевые. Но не такие, как у нас, а самодельные, из самолетного дюраля. Наши из него портсигары наловчились клепать, а здесь — тарелки.
Аулей свой суп тоже доел, ложку отложил, а тарелку с поклоном жене передал.
— Спасибо, — говорит, — хозяйка, тебе и богам нашим за пищу эту.
Ну, я тогда тоже встал, пробормотал чего-то типа «мир дому вашему» и сел. Странные у них тут все-таки обычаи. Хотя, со стороны смотреть, любой обычай странный.
Аулей только в усы усмехнулся.
— Вижу, воин, — говорит, — что не терпится тебе задать нам множество вопросов.
— Во-первых, звать меня Сергей Малахов или, в крайнем случае, товарищ старший сержант. Во-вторых, вопросов у меня много, но у вас их, по-моему, не меньше. Вот вы и начинайте. Я ж у вас гость, а не вы у меня.
— Хорошо, Сегей. Как ты думаешь, куда ты попал?
Хороший вопрос.
— Теряюсь в догадках, — отвечаю. — Европа, а точнее… ноль да семечки.
Эти трое за столом меж собой переглянулись, понимающе так, Матика на меня и вовсе жалостливо поглядела, и от этих взглядов мне сразу резко не по себе сделалось. Черт, думаю, если это не Европа, так куда ж меня занесло? В Папуа-Новую Гвинею, на остров имени товарища Миклухо-Маклая?
— Боюсь, Сегей, — начал Аулей, — что тебе будет очень сложно поверить в то, что я поведаю тебе. Да и мне, признаться, сложно говорить о вещах, в которых я, простой рыцарь, что греха таить — почти несведущ.
— Ну, так уж и несведущ, — перебил его Иллирий. — Вы наговариваете на себя, мой добрый Аулей, а это тоже грех. Во-первых, вы не простой рыцарь, а во-вторых, вашему образованию могут позавидовать очень и очень многие.
Черт! Что эта парочка за комедию ломает?
— Самое главное, Сегей, — мягко сказал Аулей, — ты в другом мире.
Ну все, приехали! Хватай мешки — вокзал отходит!
— Это где ж, — спрашиваю, — на Марсе, что ли? А до ближайшего канала далеко?
— Марс — это что?
— Планета это такая, — говорю. — Ближайшая, насколько помню, к Земле. Есть еще и Венера поблизости, она,
— Эти планеты, — отвечает Аулей, — как и твоя родина, сейчас одинаково далеки от тебя.
— Как же, — говорю. — Вы, значит, добрые дяди с далекой звезды, у вас давно полный коммунизм и межзвездное сообщение, а весь этот металлолом на себе вы таскаете для съемок исторического полотна о темных веках. И сожженная деревня — это тоже часть декораций, а скелеты из папье-маше, только сделаны очень хорошо, потому и выглядят как настоящие. А «Додж» вы сперли, потому что у вас подлинного реквизита не хватает.
Ох, и разозлили они меня. Я даже слова вспомнил, которые со школы не употреблял.
— Не совсем так, — говорит Аулей. — Наш мир находится рядом с твоим, но, как бы это лучше сказать, за поворотом.
Ловко. Вышел, значит, в булочную за хлебом, завернул за угол — и на тебе — другой мир. Ни Гитлера, ни Черчилля, ни даже товарища Сталина. Одни мамонты по деревьям скачут.
Только вот чувствую — волосы у меня на загривке чего-то шевелиться начинают. Очень уж много вещей, которые разумно не объяснить — а в эту легенду они, как в родной ствол, укладываются.
Спокойно, думаю, Малахов, только без нервов. Ты же разведчик, вот и действуй соответственно. Вспомни, что тебе капитан говорил.
Вспомнил. Говорил наш капитан: «В большинстве своем самые непонятные на первый взгляд случаи имеют самое простое и обычное объяснение». Только добавлял при этом: «А если все простые и понятные объяснение не срабатывают, значит, истинным является оставшееся, каким бы невероятным оно ни казалось».
Конец цитаты.
— Ладно, — говорю, — допустим. Не скажу, что я вам так вот сразу и поверил, но, пока других версий нет, принимаю вашу как рабочую. — Ну, точно как капитан заговорил. — Вы мне вот что объясните. Если наш мир рядом, да так, что я в него запросто угодил, почему же между нашим и вашим до сих пор регулярное сообщение отсутствует? У вас ведь тут, я смотрю, много нашего добра — и «Додж», и Трофим, и самолет на тарелки. А про ваш мир я что-то до сих пор не слыхал. Или у вас вход рубль, а выход — два?
— Дело в том, — говорит Аулей, — что в вашем мире идет война. Как и в нашем, но ваша война гораздо страшней, ужасней, больше. Настолько больше, что нам здесь даже не удается представить, как можно дойти до такого.
Как-как. От хорошей жизни, разве не понятно?
— И та боль, тот ужас, — продолжил Аулей, — которые каждый миг выплескиваются там, у вас, истончили преграду между мирами. Поэтому от вас к нам попасть действительно намного проще. У нас тоже идет война, тоже горе и ужас, но до такого мы пока не дошли. И спасибо богам хоть за это.
— Это что ж, — говорю, — выходит? Получается, все, что у нас там без вести пропало, сюда к вам сыплется? К вам танковые корпуса три года назад не забредали случайно? А дивизии этим летом?
— Все не так просто. Преграда между мирами еще есть. И для того чтобы ее преодолеть, нужно много…
— Энергии, — подсказал отец Иллирий.
— Интересно. Что-то я не припомню, как меня к электростанции подключали.
Сказал я это, и тут меня в самом деле словно током ударило. А мина из шестиствольного! Реактивная дура в пятнадцать сантиметров! Все верно — осталась от старшего сержанта Малахова одна дымящаяся воронка. Уж там-то этой самой энергии было — отбавляй сколько хочешь!