Догоняя Птицу
Шрифт:
– Привет, сестренки. Откуда такие одинаковые?
– Из Москвы.
– А как звать?
– Так-то.
– Вы хиппи?
Вопрос меня смутил.
– Нет, мы...
– начала я, но Гита поспешно меня перебила, ударив по коленке.
– Хиппи, конечно. Просто мы редко сюда заходим.
– Интересно, что это вы за хиппи такие. Вы официально записывались или как?
– строго, без улыбки спросил самый высокий, взрослый и бородатый.
Он по-орлиному воззрился на нас, пристально рассматривая наши лица.
Остальные
Тут растерялась даже Гита.
– Нет, официально мы не это... А что, разве нужно?
– А вы как думали?
– удивился взрослый.
– Вы в пионеры вступали? А в комсомол?
– Вступали, конечно...
– Так здесь то же самое. А то надели феньки, веревки повязали - и всё? Нет, милые, не выйдет.
– Как же нам быть?
– опечалилась я.
– Как быть? Очень просто. Вступать, как все вступают. Платите членские взносы, а потом вас, может быть, примут.
– А сколько платить?
– оживилась Гита, потянувшись за кошельком: деньги у нее водились.
– Три рубля плюс пять чашек кофе.
Гита открыла вышитый кошелек и зашуршала рублями. Который помоложе сходил за кофе.
– Ну вот, - невозмутимо продолжал старший.
– Теперь мы вас будем принимать по всем правилам хипповской общесоюзной системы.
Он порылся в рюкзаке, достал початый флакон одеколона "Армейский" и разлил по чашкам.
В воздухе запахло терпко и свежо.
– Ну, давайте, девчонки, за знакомство!
– и все трое быстро осушили свои бокалы - то есть чашки с кофе и одеколоном "Армейский".
Вообразить невозможно более странное сочетание. Я отхлебнула, но проглотить не могла. Это вкус новой жизни - уговаривала я себя. Зато Гита выпила, глазом не моргнув. Глядя на нее, я тоже каплю за каплей влила в себя обжигающую пахучую жижу.
– Воот, делов-то, - обрадовался взрослый.
– Теперь вы, так сказать, прошли инициацию.
На этом их интерес к нашему столику угас. Они рассеянно переговаривались друг с другом и смотрели по сторонам, кого-то выискивая. Внезапно один из них заметил знакомую рожу и с радостным воплем кинулся прочь. За ним потянулись остальные.
А мы с Гитой остались одни, прислушиваясь к внутренним изменениям.
Мы понимали, конечно, что нас одурачили, но все же нам удалось поболтать с настоящими хипарями, и они даже пили с нами кофе. Такое ведь не каждый день случается. Теперь у нас есть знакомые хиппи, и не какие-то прыщавые подростки, а настоящие взрослые мужчины, да еще вон какие красавцы.
И все-таки что-то в тот вечер произошло. Что-то во мне изменилось. Ведь нас как-никак приняли в хиппи - по всем законам инициации, с посвящением и членскими взносами. Один рубль пятьдесят копеек я Гите потом вернула.
Крылатая кошка
...В тот день по нашему черно-белому телевизору "Темп" показывали кошку с крыльями. Ее передавали не в скандальной, а потому сомнительной передаче "600 секунд", а в вечерней программе "Время", солидной и основательной. С диктором и специальным корреспондентом. Наш телевизор был тогда еще девственным. Это был скучноватый старенький телик, не развращенный ни бразильскими сериалами, ни рекламой "МММ". Он наполнял нашу жизнь культурой и полезными сведениями. А мы ему за это платили доверием.
Крылатую кошку принесли в студию. Гладкошерстая, черная с белой грудкой и, в общем-то, совершенно простецкая тварь была точной копией своих домашних и уличных сестер. За одним исключением: на холке у нее шевелились два черных вороньих крыла. Шевелились, вздрагивали, трепыхались - сразу было видно, что крылья настоящие, что они не приклеены к шкуре, а являются естественным продолжением позвоночника. Кошку поймали в предгорьях Кавказа. Что делала она там, зачем понесло так далеко мирное домашнее животное? Этого нам не сказали. Про нее сняли сюжет, как про любую другую диковину - двуглавого теленка или поющих бразильских рыб.
Я сидела перед телевизором и боялась шелохнуться. Бабушка дремала в кресле. Она вязала мне гетры, чередуя зеленые, желтые и красные полосы. А моду тогда еще не вошла растаманская тематика, но в заначках у бабушки имелись только зеленые, желтые и красные клубки, которые годятся разве что на носки или гетры или в крайнем случае шарф. Ни одно занятие не убаюкивало бабушку так, как вязание под телевизор. Часы на стене, эти бесчувственные скряги, такие скупые, что даже число свое увеличили до множественного, невозмутимо отмеряли время. Я замерла, я просто растворилась. Потому что такого на самом деле не бывает. А значит, что-то случилось с действительностью. И любое движение может спугнуть чудо на экране.
Все предметы стали прозрачными. Не то чтобы стены просвечивали к соседям. Но перед телевизором разливалось тонкое свечение, которое все собой наполняло. Это не был свет солнца или электрической лампочки: свет был осторожным, очень живым и немного торжественным. Возможно, так выглядел свет, который был создан в первый день сотворения мира. Раньше луны и звезд.
Свет первого дня творения.
Форточка была приоткрыта, но ни один звук не проникал в комнату с улицы. Все звуки куда-то уплыли, и сделалось тихо.
Только мое дыхание: вдох-выдох, вдох-выдох. Самый тихий на свете звук. Первый и последний.
Мир замер и одновременно ожил, только не суетой, не утомительным мельтешением быта, а особенной древней жизнью.
Я попала в то состояние, в которое человек, наверное, попадает во сне или когда очень удивлен.
Огромное, настоящее удивление приподнимает занавес, на котором нарисован плоский очаг всей нашей жизни.
Но только на один миг.
А потом всю оставшуюся жизнь человек тоскует оттого, что миг этот не повторится.