Доказательство чести
Шрифт:
«Рожин, вы мне порядком надоели. — Голос этого вот Пермякова звучал устало. — Ступайте с богом, пока я вас не приземлил за давление на следствие».
Разговор длился еще около пяти минут. Звучали оба голоса, причем один из них становился все увереннее, а второй — все мягче. Он принадлежал вовсе не тому человеку, голос которого был похож на голос Рожина.
Пермяков вслушивался и старался подавить в себе чувства, которые могли бы выдать его мысли. Он равнодушно глядел через плечо Кормухина, потягивал сигарету и, казалось, отсутствовал в кабинете. Оживился Сашка лишь тогда, когда разговор стал подходить
«Значит, в Сочах дом?»
«Точно. Рядом с морем. Удочку можно забрасывать прямо из окна. Двухэтажный, с мансардой. Улица Дюка Ришелье, дом сорок восемь».
«А почему вы решили, что судья на это пойдет?»
«А куда он денется, если вы доказательства железные предоставите? Кстати, мы в суде подстраховались, там все нормально будет».
«У меня нормально, так у транспортной прокуратуры ненормально. Она будет против».
«Ну, на транспортного прокурора у нас тоже выход есть».
Слышен тихий смех Пермякова.
«На транспортного прокурора у вас выхода нет и никогда не будет. Потому что транспортным прокурором работает Пащенко».
«Что ж, не получится с вами, придется с Пащенко иметь дело. Потом, конечно, все прояснится, но, как нам кажется, будет поздно».
«Нам?» — раздался хриплый голос, похожий на голос Пермякова.
«Конечно, нам. У Витальки не один друг, как вы можете догадаться. Да при чем тут вообще тот судья и прокурор?! Дом свободен, и какая разница, кто в него въедет, вы или прокурор? Для нас ее нет, а для вас, думаю, есть!»
На этот раз шуршащая пленка отмоталась почти на метр, и только потом послышался вопрос:
«А дом чистый?»
Пермяков поймал момент, расхохотался, едва не повалив диктофон на бок. Так бы и вышло, если бы не ловкая рука Кормухина.
«Александр Иванович, мы серьезные люди. Помогите спасти честное имя нашего друга, и мы отблагодарим вас так, как вы этого заслуживаете. Только нужны гарантии того, что вы согласны. В противном случае нам нельзя сидеть сложа руки. Адвокату нужно знать, насколько серьезны действия, которые вы собираетесь предпринять в случае достижения договоренности между нами. Если их окажется достаточно, он качает головой. Вместо того чтобы заниматься нудным многоступенчатым оформлением наследства и прочей ерунды, мы просто оформляем дом на одно конкретное имя. Вас это устраивает?»
«Вполне, — ответил голос, похожий на голос Пермякова. — Передайте своему адвокату, что в деле появится документ, подтверждающий, что огонь по машине Кускова велся с расстояния менее чем в один метр. Он не отстреливался от полицейских и не убегал от них. Это не опровергает версию о том, что Кусков знал о присутствии автомата в своей машине, как и убийство им Ефикова. Однако доказательств этих двух версий и без того нет никаких. Я в любом случае могу доказать, что в копов Кусков не стрелял».
«Хорошо, — подумав, согласился тот человек, голос которого был похож на голос Рожина. — Когда и где я могу передать вам документы?»
«Сразу после того, как Кускова выпустят. Вы говорили о гарантиях? Это не лучшая?»
Шуршание подтвердило, что лучшей не найти.
«На следующий день после того, как Кусков окажется на свободе. Парк культуры на Молочаевской знаете? У входа в кафе».
Кормухин выпрямился, давая понять, что все остальное в разговоре
— А вы думали, что доказательств нет? — Наконец-то закурил и Кормухин. — Помимо пленки есть и заявление Рожина, и акт вручения ему подлинников документов на дом в Сочи на ваше имя. Все делалось в присутствии понятых, как вы понимаете, профессионально и тщательно. Вы попали в разработку УБОПа, Пермяков, и оправдали его надежды.
— Вот это и есть ваше доказательство. — Сашка наконец-то нашел, по чему тут можно постучать, и побарабанил пальцем по диктофону?
— Вы не узнаете свой голос?
— Знаете что, Кормухин… — Саша снова закурил и без сил свесил руки между ног. — Недавно из мест лишения свободы освободился мой старый знакомый. Ему бы на эстраде работать — валюту греб бы лопатой. Если позволите, я через вас ему малявку передам. Уже спустя сорок минут в вашем распоряжении будет аудиокассета с разговором Дзержинского и Березовского. Или вашего с Челентано.
— Пермяков, вы же умный человек!
— Безусловно.
— Вы прекрасно понимаете, что для суда гораздо важнее материальные доказательства, нежели ваши устные опровержения.
— Возьмите эти доказательства, размотайте и повесьтесь на них.
— Помимо пленки есть еще протоколы с показаниями…
— Подотритесь ими.
Кормухин бросил на стол ручку.
Пермяков размял в банке окурок, оттолкнул от себя диктофон, почесал затылок и заявил:
— Важняк, послушай меня, только внимательно. Если верить этой пленке, то документы я должен был получить в кафешке на Молочаевской, а мне их втюхали в бумаги на столе. Во-вторых, в силу своего образования я ни за что не смог бы сказать «в Сочах». В-третьих, я не видел еще ни одного дважды судимого гражданина России, который употреблял бы в своей речи такие юридически грамотные формулировки. В том, что меня разработали, нет никаких сомнений. Пленка — лучшее подтверждение тому, что это самая банальная подстава, которая рассыплется в суде как карточный домик. А сейчас я пойду отсюда, мне пора спать. Я думал, ко мне придет коллега, а передо мной появился бесталанный сочинитель обвинительных заключений. Конвой!.. — Выходя из кабинета с руками за спиной, он обернулся к следователю, который был больше огорчен, чем оскорблен. — Кормухин, а дом в Сочи на кого был оформлен, перед тем как его переписали на меня?
— Рожина дом, понятно. В УБОП для подобных операций жилых объектов нет, как вы понимаете.
— То есть у меня есть дом в Сочи?
— Ну… — Кормухин растерялся. — Формально да.
— А скажи мне, Кормухин, дебилы из УБОП хотя бы догадываются, что они сделали? Теперь мне стоит побороться за свободу, как думаешь?
Этими тремя вопросами арестованного и закончился первый допрос.
Глава 6
Неделю назад Виталий Кусков совершенно непредсказуемым образом оказался на свободе. Он слегка опешил и целый день пребывал в том самом состоянии, в котором оказался как-то раз в больнице сразу после того, как перестал действовать наркоз. Штука совершенно не понимал ситуацию.