Доклад Генпрокурору
Шрифт:
– Поосторожней, – предупредил Харин.
– Простите, Владимир Павлович, – смутился Кряжин. – Я совсем забыл, что шлюха – ваша дочь. Но вернемся к вашим баранам. Проблема не моя. Засняв меня и поставив меня, простите, в неудобное положение, вы превратили проблему в нашу. А потому я задаю вам вопрос, не покоробить от которого вас не может. Что вы хотите похерить больше: следствие по делу об убийстве Оресьева или краже государственного имущества с привлечением к оным государственных деятелей из Москвы?
– Бросьте дурить, Иван Дмитриевич, – по-свойски посоветовал Фелофьянов. – Вы похерите все.
– Добро, – согласно качнул головой Кряжин и стал собирать бумаги. – Максимум, что
– Подождите... – Харин вскинул руку в нацистском приветствии и посмотрел на компаньонов. – Кажется, вы правы. Это наша общая проблема. Он прав!
Последнее относилось уже к Фелофьянову с Зайкиным, которые приобрели недоуменный вид.
– Он прав. Неужели вы хотите, чтобы...
Харин осекся, а Кряжин мысленно продолжил: «... чтобы начали копаться в приписках, и тема Оресьева всплыла сама собой, или следствие, пытаясь найти убийц Павла Федоровича, опять вернулось на завод?»
– А каким вы видите разъединение этих тем? – автоматически спросил Харин.
Иван Дмитриевич едва не вскричал от азарта.
– А почему вы увязываете это в единый смысл? – спросил Фелофьянов, но опоздал.
«Господи!» – пронеслось в голове Кряжина. Он опоздал всего на секунду! И сейчас это понимали все.
«Спокойно, Ваня, спокойно... Тупи на всю катушку. Почеши затылок, наморщи лоб и посмотри в окно... Вот так... Пусть переглядываются. А как интересно они это делают. Двое, Фелофьянов и Зайкин, переглядываются с одним – Хариным. Последний поставил жирную кляксу на сочинение, переписываемое с черновика. Двое свои части написали без помарок, а он все закляксил. Разложи бумаги в две стопки, чтобы они видели: это – по завышению цен на стройматериалы, это – по убийству Оресьева. Не бог весть какие бумажки, однако на стопке слева крупными буквами написано – «Оресьев». Двадцать минут фамилию выводил, зря, что ли?»
– Давайте разговаривать как взрослые люди, – Иван Дмитриевич пожевал губами и стал осматривать лица собеседников взглядом психоаналитика. – Вы можете сколько угодно валять ваньку, но я точно знаю, что Оресьев не хотел, чтобы вы возили в вагонах то, что не указано в товарно-транспортных накладных. И я знаю, что он сожалел о том письме в Генпрокуратуру в отношении Ежова и Пеструхина из «МИРа». Он понял это поздно, но, как человек определенных принципов, решил ситуацию исправить. Даже во вред собственной репутации. И документы, подтверждающие обратное им же написанному, до Генеральной прокуратуры двенадцатого июля не довез. Он хотел рассказать, как некто Каргалин, Рылин, Харин и иже с ними занимались погаными делами и неплохо на этом зарабатывали. Но не получилось, умер.
Еще я знаю, что продажа государству стройматериалов по завышенным ценам – камуфляж. Господин Тылик в суматохе государственных дел просто ни разу не удосужился посчитать, сколько он будет иметь с продажи того цемента, который недавно ушел в Дагестан. А может, и считал, но, поскольку получает он от Каргалина и Рылина в сотни раз больше, то вопросов по этому поводу у него не возникает. Приписки – ерунда, зато для Тылика это основание делать так, чтобы к составам не совали нос ни ФСБ, ни иные органы. Это его интерес, вами закрепленный. А еще у него не возникает вопросов по поводу того, что, помимо шифера, перевозят в Дагестан составы. Скорее всего, он не догадывается,
– Нет, – почти хором солгал директорат.
– Я клоню к тому, что теперь мне не кассеты бояться нужно, а участи Оресьева. Вы убрали его, что же остановит вас убрать меня, верно? Я с вами разговариваю как взрослый человек, а потому еще раз спрашиваю, что вы хотите похерить больше: приписки или убийство Оресьева?
Кряжин скривил лицо и снова почесал затылок.
– Чего придуряться-то? Сами выберете и сами подскажете, как правильно следствие построить. Лично мне, господа, жить охота. На пенсию выйти, корюшку на малой родине в Питере из Невы подергать и рож ваших больше не видеть. Вы люди бизнеса, так неужели договориться со мной правильно не сможете? Не верю. Напугать – напугали, не вопрос. Но если бы одним испугом уголовное преследование лечилось...
Восторга это предложение не вызвало. Лишь Харин, кажется, наиболее разумный из всех троих, почесал переносицу и буркнул (обреченно как-то):
– Сложную схему вы рисуете, Иван Дмитриевич. Видите ли, такая постановка вопроса... В общем, не всех она устроит.
– Боитесь, что, начав подсказывать, я с приписок выйду на убийство Оресьева? Черт возьми, Владимир Павлович, но я вам только что сказал, что для меня это уже не секрет! Я согласен на сделку, но любой разумный человек при заключении ее будет смотреть вперед. По рукам ударить не долго, а как вы потом будете отвечать на замысловатые вопросы? Или вы всех хотите через свой синематограф пропустить?
Не ждали от него подобной прыти, это было видно по лицам. По влажным лицам. Кряжина больше всего удивляло не глупое упорство директората при понимании очевидного, а то, с какой легкостью ныне делаются такие дела, как убийство. О том, что Оресьева заказали, знают минимум пять человек, и для Кряжина это была уже толпа. Значит, Каргалин и Рылин – не верховные правители, а равные с заводскими деятелями. В Думу они, так сказать, делегированы. У одной половины группы депутатская неприкосновенность, у второй – связи в Госкомстрое. Свои адвокаты, свои киллеры. Естественно, есть и общак. Недостает пока еще одной связи – с правоохранительными органами, но значимость ее понимает Харин. «Проверьте руководителей «МИРа» на связи с милицией», – неосторожно бросил он совсем недавно. Значит, понимает. Значит, и сам такую имеет. При подобном стечении обстоятельств нетрудно догадаться, как такое сообщество именуется, не только Кряжину. Любому обывателю станет понятно, раскрой он перед ним маленькие секреты тонкого следственного искусства.
Трое молчали, и Кряжин чуть поднажал:
– Чтобы приготовить омлет, нужно обязательно разбить яйца. Пусть это будут мои яйца, но бить их нужно точно в сковороду, а не мимо. Иначе это не омлет получится, а сгоревшая плита. Вонь пойдет по всей кухне, и в этом случае обязательно ищут крайнего, чтобы прибрать образовавшееся дерьмо.
Насчет последнего ни один из директората не сомневался. Чего-чего, а его хватает уже предостаточно. Но природная субтильность непреодолимо мешала всем троим спокойно признаться в том, что убийство их же коллеги – это малая жертва во имя большого дела. Глупо было после всего сказанного утверждать, что груз в вагонах и смерть Оресьева никак не связаны. Приехавший из столицы следователь понял это вопреки всему, и сейчас лица директоров напоминали экран монитора «зависшего» компьютера. Они бы и рады начать, но мешает программа, заложенная с рождением их на свет – «убивать нехорошо, это не оправдывается ничем».