Докладывать мне лично! Тревожные весна и лето 1993 года
Шрифт:
«А это к чему? — удивился Орлов. — Вот уж точно, никаких собак, а уж тем более восточных женщин встречать за последние дни не приходилось. Может быть, я по телевизору видел что-то такое, пока вчера ужинал на кухне? Или… Секретарша? Нет, не похожа! А эта дрессированная собака? Нет, нигде я не мог видеть такое! Вот уж точно — в таких случаях говорят: крыша поехала. Мерещится неведомо что! Уж слишком я впечатлительный!»
Он оторвал взгляд от рисунка, набрал номер домашнего телефона. Через мгновение на том конце провода откликнулся тихий Олин голос:
— Андрюша, ты?
— Я, — ответил он и тотчас понял,
— Что-о? — удивленным голосом переспросила Оля.
— Шаганэ, ты моя, Шаганэ! И Джим, который веем подаст лапу!
Оля молчала в ответ, видно, совершенно не понимая, о чем это вдруг так странно заговорил сс муж. Наконец робко спросила:
— Андрюша, ты чего? Заработался?
— Да нет, Оль! Просто я вспомнил Есенина.
— У тебя так много времени, что ты читаешь стихи! Раньше в Комитете на это времени у тебя не было!
— Да, тут обстановка располагает, знаешь как!
— Вот здорово! Шутишь, да?
— А как ты думаешь?
— Я думаю, шутишь.
20 марта 1993 года, суббота, день
Москва. Щелковское шоссе.
Телефонная будка около входа на автовокзал
Молодой человек, нервно крутя увитый металлической проволокой телефонный провод, взволнованно кричал в трубку:
— Гриш, ты представляешь, он позвонил и говорит, что через час придут эти… Ты понимаешь, шеф? Придут и вес изымут. Что-то там не сработало!.. Да я что?.. Ну не ори так! Что я могу сделать?…Подожди! Ну, послушай, Гриш!..Эти суки как-то прознали!.. А он-то чего! Ему сказали… Да не ори ты!.. Я и сам понимаю!.. Держи карман шире!.. Вернет! Чего он тебе вернет?…Да, ни хрена! Считай, пропали бабки!.. Да знаю я, знаю, что не в этом дело!
Он умолк, видно, не находя, что возразить разгневанному голосу на том конце провода. Лицо парня выглядело злым и бледным. По его облику было понятно, что он не на шутку встревожен, а необходимость выслушивать вес то, что говорил ему «шеф», приводила его в едва скрываемое бешенство. В раздражении он так теребил провод телефона-автомата, что, казалось, напрочь оторвет его.
Он еще некоторое время слушал тирады «шефа», затем зло выругался и прокричал в трубку:
— Ладно, хорош! Все! Сейчас же свяжусь с ним. Пусть вытаскивает все или возвращает бабки! А если заартачится — припугну гада!..Что?…Почему не нужны?…Ну хоть что-то! Да, не боись! Он, знаешь, у меня где? — Парень сжал руку в кулак, демонстрируя перед невидимым собеседником имеющиеся у него возможности повлиять на своего сообщника, которого он только что назвал «гадом».
Мимо проехал «Икарус», обдавая всех, кто находился на тротуаре, едким выхлопным газом. Парень резко прикрыл дверцу телефонной будки и стал придерживать се рукой. Теперь уже нельзя было разобрать ни слова его разговора с «шефом». Было видно только, как он продолжал что-то говорить, резко жестикулируя свободной рукой. Потом с остервенением бросил трубку на рычаг и сильно толкнул дверь, которая, распахнувшись, с грохотом ударилась о соседнюю будку.
Проходившая мимо полная женщина с тяжелой сумкой вздрогнула от неожиданности
— Вот чумной-то! Вообще оборзели!
20 марта 1993 года, суббота, вечер
Москва. Лубянка. Министерство безопасности.
Кабинет начальника отдела УБКК
Полковник Вахромцев не без опасения поднял трубку городского телефона. После всего, что произошло в последние несколько часов, он уже сомневался в том, что операцию но изъятию фальшивых документов в типографии Администрации Президента удастся завершить успешно. Александр Васильевич осознал, что никто ему не даст санкции на это мероприятие. После того как начальник хозяйственного шавка прямо отказал в этом и совершенно однозначно сказал Орлову, что во веем разберется лично, Вахромцев понял: либо ему следует действовать на свой страх и риск, то есть взять всю ответственность на себя, либо авантюристам удастся правдами или неправдами заполучить то, за что они заплатили очень большие деньги. Второе никак не подходило ему ни по характеру, ни но жизненным принципам. И поэтому Александр Васильевич без особых колебаний дал указание изъять отпечатанные документы на складе готовой продукции. Для этого час назад трос сотрудников на служебной машине отправились в типографию, обещав доложить сразу же, как только проведут изъятие и беспрепятственно покинут административное здание.
И вот он держал трубку телефонного аппарата, из которой на фоне гула проезжающих машин раздавался взволнованный голос его сотрудника:
— Александр Васильевич, они вес уничтожили!
— Как уничтожили? Когда?
— Да вот только что. Часа за полтора до нашего приезда.
Вахромцев почувствовал резкую боль в висках — у него так
часто бывало, когда приходилось волноваться. Наверное, подскакивало давление. Он потер рукой сначала один висок, затем другой, покрутил головой из стороны в сторону. После минутного замешательства он тихо проговорил в трубку:
— Саша, с какой это стати они вдруг вес уничтожили? Ты думаешь, что говоришь? Когда они могли успеть это сделать?
— Товарищ полковник…
— Тебе дурят голову, а ты… Орлов разговаривал с их начальником около десяти. Так?
— Так!
— Речь ведь шла о проведении служебного расследования. Ты же знаешь — это же не делается за полдня!
— В том-то и дело, что они уже провели расследование.
— То есть?
— Сегодня утром начальник шавка собрал у себя замов и еще несколько человек. Они создали комиссию. Потом трос сотрудников пришли на склад с какими-то бумагами, вес перепроверили, десять минут поговорили с тремя рабочими типографии, быстро настрочили акт, утвердили его у начальника и тут же уничтожили весь тираж. А потом…
— Подожди, каким образом уничтожили?
— Разрезали на бумагорезательной машине.
— Ты сам-то хоть видел?
— Что?
— «Что, что»! Да разрезанные удостоверения!
— Видел. Их там целая куча в двух мешках. Сложили на сжигание.
— Понятно. А акт' видел?
— Копия у меня. Все как положено — подписи, дата, название продукции, количество экземпляров…
— Ладно, это ясно. А с рабочими говорили?
— Конечно.