Доктор Ахтин. Бездна
Шрифт:
Пророк совсем не ожидал, что всё так закончится.
Он говорит, обращаясь к моему телу.
Он обвиняет:
— Ты разрушил всё, что я создавал целый год. Пришел и за несколько минут разрушил цель моей жизни.
Он вопрошает:
— Что я скажу, когда Он спросит — где овцы твои, Пастух? Почему так вышло, что ты здесь, а остальных нет передо мной? Что я скажу ему?
Он отвечает:
— Я расскажу Ему. Объясню всё, как было. Укажу на тебя, ибо Сатана силен, и биться с ним трудно. И жертвы не напрасны, ибо ценою жизни мы остановили твоё
Он рассуждает:
— Кто если не мы, должны были встать на твоем пути. Убить тебя — это работа для избранников Божьих. Низринуть тебя обратно в преисподнюю — это то, для чего мы призваны. Я только сейчас это понял. И пусть за это знание мы заплатили огромную цену, — эти жертвы во имя твоё, Господи!
Он возвышает голос:
— Только Сатана может ставить себя вровень с Богом. И в этом святом месте, где в ожидании Пришествия мы обращали свои мольбы к Спасителю, явление Зла есть страшное кощунство, которое можно смыть только кровью.
Он поднимает своё оружие:
— Смыть твоей кровью!
Острие посоха дрожит. От него до лежащего тела не больше двух метров. Пустяшное расстояние, которое отделяет жизнь и смерть. Мне даже любопытно, как это произойдет. Я с интересом смотрю на дрожащее острие, — со стороны оно кажется таким нереальным и ярко-выраженным. Я даже вижу засечки на дереве в тех местах, где топор срезал дерево слой за слоем.
Через секунду светлая древесина окрасится в красный цвет.
Когда острие погрузится в лежащее на камне тело.
Легко проходя через кожу и мышцы.
Ломая ребра.
Разрывая сердце.
Останавливая движение крови по сосудам.
Прекращая жизнь.
Мне даже хочется поторопить Федора, ну, же, давай, сделай это. Я хочу увидеть всё до мельчайших деталей, словно исследовательский зуд гонит меня вперед.
Застывшее мгновение. Время растянулось до бесконечности, дрожащая секундная стрелка замерла в миллиметре от последнего деления на циферблате.
Я уже мертв.
Последняя секунда ничего не решает.
Движение, как основа жизни, прекратилось.
Я смотрю на острие посоха, которое неподвижно висит в пространстве. Удивленный, я заглядываю в глаза Федора, — и нахожу в них пустоту. Как ни странно, но он тоже мертв. В поисках причины его внезапной смерти я осматриваю его со всех сторон, и нахожу торчащий из спины нож.
И как только становится понятной причина его неподвижности, всё приходит в движение.
Отец Федор падает назад, посох вываливается из рук, ударившись острием рядом с моим лицом.
Косые лучи солнца играли морозными узорами на стекле. Мария Давидовна любовалась этой зимней красотой, стоя у окна в палате Перинатального центра. Она здесь второй день, а кажется, что вторую неделю.
В новогоднюю ночь она смогла поспать только пару часов. Как медсестра и обещала, пациентки начали поступать после трех. Сначала девушка около восемнадцати лет, у которой при сроке беременности тридцать две недели отошли околоплодные воды. Мария Давидовна, лежа под капельницей, с удивлением смотрела на девицу, которая, получив укол дексаметазона для ускорения созревания легких плода и строгую рекомендацию постельного режима, с тупым равнодушием на лице дождалась ухода медсестры и пошла в туалет с сигаретой в руке.
Затем привезли пьяную толстую тетку в возрасте далеко за тридцать лет. С почти таким же диагнозом — беременность около тридцати недель и отсутствие околоплодных вод, правда, в данном случае, она сама проткнула плодный пузырь, чтобы прервать ненужную беременность. Тетка вяло сопротивлялась и ругалась матом, когда медсестра делала укол, и практически сразу уснула, когда та оставила её в покое.
Последней в четырехместную палату поступила плачущая навзрыд женщина. К этому моменту капельница закончилась, и Мария Давидовна, встав с кровати, подошла успокоить её. Сидя на краю кровати и говоря какие-то пустые слова, она пыталась делать то, что так хорошо умела — лечить человеческие души. Но в этот раз получалось плохо: женщина затихала на пару минут, и снова начинала рыдать. Из её путанных и отрывочных объяснений Мария поняла, что на третьем ультразвуковом исследовании у неё обнаружили множественные пороки развития у плода.
Дверь в палату была не закрыта, и Мария Давидовна всю ночь смотрела, как каждые полчаса поступают новые пациентки в другие палаты. Как врач, теоретически она знала, что всё именно так и происходит, но, как обычная беременная женщина, она с ужасом смотрела на круговорот пациентов в перинатальном центре, слушая скрип каталок и тихие голоса медицинского персонала.
О том, что у неё тоже есть проблемы, она вспомнила только утром, когда медсестра, заглянув в палату, крикнула:
— Гринберг, в триста третий кабинет на УЗИ.
Плеснув из умывальника воду на лицо и глянув в зеркало, она увидела бледное лицо с темными кругами под глазами. Пригладив волосы, она попыталась улыбнуться себе, но вышло еще хуже.
В кабинете её ждал всё тот же доктор. Спокойное лицо и ни малейшего следа бессонной ночи в приемном отделении.
— Доброе утро, Мария Давидовна.
— Здравствуйте. Извините, не знаю, как вас по имени-отчеству.
— Сергей Сергеевич, — представился доктор, и показал на кушетку, — давайте посмотрим, как дела. Кстати, как прошла ночь?
— Хорошо, — неуверенно ответила она, — немного поспала, живот больше не болит, кровянистых выделений с утра не было.
— Ребенок шевелится?
— Да.
— Ну, я же говорил, что всё будет хорошо.
Ответив на улыбку доктора, Мария Давидовна подняла халат вверх, обнажив полушарие живота. Прохладный гель на коже и легкое давление датчика.
— Пожалуйста, говорите всё, как есть, — сказала она, — не надо от меня ничего скрывать.
Сергей Сергеевич никак не среагировал на её просьбу. Минут пять он неторопливо смотрел на монитор, периодически нажимая на кнопки аппарата, и только после того, как убрал датчик, сказал: