Доктор Ахтин. Бездна
Шрифт:
Ничего не произошло. Человек больше не прибит к кресту, однако он по-прежнему висит на нем.
— Почему? — спрашивает Богиня удивленно.
Глядя в глаз человека, я беру его за бока. Услышав руками очень редкие удары сердца, я улыбаюсь — приветствую тебя, человек, несущий свой крест вечно. И прочитал в глубине глаза ответ — здравствуй, человек, получивший дар божий в безумное время.
— Он несет крест на себе.
— Как это?
— Дерево деревянного столба стало частью его позвоночника. Надо разделить это сращение, чтобы снять его с креста.
Я
Сухие потрескавшиеся губы Страдальца раздвигаются и еле слышно произносят:
— Руах элохим.
Отшатнувшись, я неловко спрыгиваю вниз, потому что не могу удержаться на шатком скрипящем сооружении.
— Что он сказал?
— Он сказал — руах элохим.
— Ну и что? Почему ты так испугался?
— Я не испугался, — говорю я, — просто увидел будущее.
В Храме сгущается полумрак. Я смотрю на Богиню и повторяю внезапно охрипшим голосом:
— Я видел, что будет.
— Ну и что, — пожимает плечами Богиня, — я тоже много что вижу, но это не значит, что этого надо бояться. Когда ты знаешь, что тебя ждет, ты можешь подготовиться к этому. Ты лучше скажи, можешь ты снять с креста и помочь ему?
— Кто бы мне помог, — задумчиво говорю я и смотрю на гаснущие свечи. Одна за другой горящие огоньки исчезают, поглощенные тьмой, и Храм медленно, но верно, стал скрывать свои тайны.
— Жаль, что мы не смогли помочь ему, — говорит она, — когда хочется сделать доброе дело, надо его делать.
Богиня поворачивается и идет к выходу. Три шага и темнота скрывает её.
— Не уходи, — прошу я тихим голосом.
— Если знаешь будущее, зачем хочешь оставить меня, — голос растворяется во мраке.
Я поворачиваюсь к человеку, распятому на кресте, и пытаюсь увидеть снова его глаза, но — голова опущена и глаза закрыты, а мрак скрывает черты лица. Вижу, что осталось всего пять свечей, а, значит, мне надо торопиться. Вновь взобравшись то ли на кафедру, то ли на лестницу, я прижимаюсь к ослабленному страданием телу и начинаю отделять его от креста. Руки делают дело, а сознание, падающее в пропасть, кричит от безграничного ужаса.
Бездна, распахнувшаяся передо мной, поражает безумным отсутствием размера.
Тьма, убивающая органы чувств, заставляет разум искать хоть что-то, за что можно зацепиться.
Реальность исчезает, не оставив после себя ничего.
Надежда, вспыхнув ярким пламенем, гаснет.
Вера рассыпается в прах.
Остается только любовь, — всего лишь легкое дуновение ветерка, как незримое воспоминание из других реальностей, — и она не дает ничего, кроме приятного ощущения теплой руки, которая ведет тебя из тьмы к свету далеких фонарей.
Когда последняя свеча гаснет, невесомое тело Иисуса освобождается из деревянного плена. Ноги не держат, поэтому я падаю назад, прижимая к себе больного человека и инстинктивно защищая его от удара. Долетев до земли, от боли я забываю, как надо дышать. Сердце бьется всё реже и реже. В абсолютной темноте зрение перестает быть объективной необходимостью, а осознание своей участи погружает разум в непроницаемый мрак.
Бездна принимает меня.
Я, как блудный сын, робко улыбаюсь.
Я вернулся туда, откуда пришел.
— Ну, дорогая моя, вот и до декретного отпуска дожили!
Мария Давидовна посмотрела на довольное лицо Светланы Геннадьевны, и выдавила из себя улыбку. Она пришла на прием в женскую консультацию, заставив подняться себя с постели. Не хотелось ни выходить из дома, ни общаться с людьми, ни слушать рекомендации и советы доктора.
Единственное, чего она хотела, — забраться с головой под одеяло. Закрыть глаза. Перестать думать, видеть, слышать и говорить.
— Кажется, что совсем недавно всё только начиналось, а вот уже и финишная прямая, еще пару месяцев, и надо будет выбирать родильный дом. Давайте, Мария Давидовна, вставайте на весы. Сейчас я посмотрю на вас, и потом займемся оформлением документов. Больничный лист, родовой сертификат, справка о ранней явке, — всё, как положено.
Доктор беспрерывно говорила и писала в карте, почти не глядя на пациентку. Встав на весы, Мария Давидовна дождалась звукового сигнала и сказала равнодушным голосом:
— Шестьдесят восемь килограмм, триста грамм.
— Замечательно, полтора килограмма за три недели.
После измерения артериального давления, Светлана Геннадьевна показала рукой на кушетку — ложитесь, посмотрю на живот.
Нащупав предлежащую часть плода, доктор, наконец-то посмотрела на пациентку и с улыбкой сообщила:
— Предлежит головка ребенка. Отлично.
Она увидела грустно-отстраненное выражение лица беременной женщины, и, нахмурившись, спросила:
— Мария Давидовна, в чем дело? Вас что-то беспокоит? Где-то болит?
— Нет.
— Дома проблемы? Или на работе? Так с сегодняшнего дня вам не надо на работу ходить.
— Нет, на работе проблем нет.
— Значит, дома?
— Если это можно так назвать, — вздохнув, сказала Мария Давидовна, вставая с кушетки.
— Я могу чем-то помочь?
— Нет.
Сев на свой стул, Мария Давидовна посмотрела на доктора и, заметив, что та с ожиданием смотрит на неё, показала рукой на документы:
— Давайте, Светлана Геннадьевна, дело будем делать.
Поняв, что пациентка не намерена изливать душу, Светлана Геннадьевна пожала плечами и села за стол.
— Ладно. Будем работать.
Мария Давидовна, легкими движениями рук поглаживая живот, смотрела прямо перед собой, погрузившись в свои воспоминания. Она не слушала то, что говорила врач, которая хотела отвлечь её пустым разговором. Она не замечала яркого зимнего солнца, хоть и не греющего, но дающего надежду на скорый приход весны. Она не прислушивалась к шевелениям ребенка, который в последнее время практически всё время давал о себе знать.