Доктор Ахтин. Возвращение
Шрифт:
Вилентьев наконец-то посмотрел на Марию Давидовну, словно ждал, что она подтвердит его предположение про белую горячку. И увидел, что женщина улыбается.
— И что смешного я рассказал?
— Ничего, — по-прежнему улыбаясь, помотала головой доктор Гринберг, — скажите мне, Иван Викторович, этот ваш свидетель смог сказать какого роста была эта собака, стоящая на задних лапах, по отношению к убитой женщине?
Майор хмыкнул. Она задала именно тот вопрос, который возник у него при разговоре со свидетелем. Но это вопрос возник у него далеко не сразу.
— Они
— Ну, теперь-то вы согласны, что это не может быть Парашистай. Если вы помните, его рост составляет сто восемьдесят пять сантиметров.
— Мария Давидовна, — майор снова повернул голову в сторону, упрямо поджав губы, — возможно, Парашистай именно в этом случае и не причем, но кем убиты две первые жертвы, я пока не знаю, и не собираюсь отказываться от его поисков.
Женщина пожала плечами, как бы говоря, — вы следователь, вам и решать, что делать. И сказала:
— Фотографии принесли?
— Да.
— Оставьте мне их. Я следила за новостями и знаю, что происходит в городе. Я посмотрю ваши фотографии, подумаю, и завтра буду готова обсудить с вами возможный психологический портрет убийцы.
Майор Вилентьев достал из папки конверт и положил на стол. Подойдя к двери, он повернулся и сказал:
— Надеюсь, вы помните о тайне следствия? Эти фотографии никто не должен увидеть. Мне бы не хотелось, чтобы эти снимки оказались в средствах массовой информации.
— Я всё знаю и помню. До свидания, Иван Викторович, — сказала Мария Давидовна, надев очки и глядя поверх них.
— До завтра.
Когда дверь закрылась, Мария Давидовна протянула руку к белому конверту, но пересилила себя. Сначала она должна закончить заключение по Макарову, а потом уже эти фотографии.
Доктор Гринберг перевела взгляд на картину, висящую на стене. Букет темно-желтых подсолнухов. Глубоко вдохнув, она неторопливо пересчитала лепестки всех соцветий, и медленно выдохнула. Простое упражнение на концентрацию, которое всегда помогает ей.
Время сейчас на её стороне. Теперь, когда она уверена, что молодых девушек убивает и насилует не доктор Ахтин, можно не спешить. Она спокойно напишет заключение по Макарову, и только потом будет смотреть фотографии, которые принес Вилентьев.
Она повернулась к монитору, нажала на кнопку и, дождавшись возвращения окна приветствия, вернулась к прерванной работе.
13
В полночь я возвращаюсь домой. Мертвая луна дает мало света, но мне хватит — тропа сама приведет назад. В правой руке полная корзина грибов, в голове поселилась вязкая и неприятная боль. Чтобы отвлечься от неё, я монотонно говорю слова, ставшие молитвой для меня:
Сегодня Смерть стоит передо мною, Как исцеление после болезни, Как освобождение после заключения. СегодняПочти все жители деревни встречают меня, когда я подхожу к дому. Нет только старухи Прасковьи. Впрочем, она очень редко выходит из своего дома, особенно ночью. Когда она умрет, мы, вряд ли заметим это сразу.
Соседи втроем сидят на лавке у дома Ивана. И, как обычно, пьют самогон.
— Ну, вот, слава Богу, и он, — заметив меня, выкрикивает Лида. Она даже не понимает, что почти кричит.
— А мы думали, что ты заблудился в лесу, уже ночь, а тебя всё нет и нет, — говорит Иван, закашлявшись в конце фразы.
— Какой повод сегодня?
Поставив корзину на землю, я смотрю на пьяные лица соседей. В свете луны их лица кажутся мертвенно серыми. Движения рук заторможены. Слова громки и бессмысленны.
— Никакого повода, — качает головой Семен, — мы просто общаемся. Так сказать, интеллектуально проводим время.
— Ну, раз так, то давай, Семен, налей и мне. Интеллектуальное общение — это как раз то, что мне надо.
— Вот это дело.
Булькающий звук льющейся жидкости. И протянутый стакан.
— Ну, выпьем? — они смотрят на меня, в нетерпении сжимая свои стаканы. Им не важно, за что пить, но — они ведь не алкаши какие-то, чтобы пить ради пития. Тот, кто пришел последним, должен что-то сказать.
— За наших родителей, — говорю я, — за папу и маму. Пусть им будет хорошо на том свете.
Выдохнув, я выливаю в горло полный стакан самогона, который горячей струей обжигает пищевод и взрывается в желудке. Пары сивушных масел забивают дыхательные пути. Я не могу вдохнуть, и, закрыв глаза, зажимаю рукой рот.
— На, закуси, — Лида протягивает мне вареную картофелину. И забирает у меня стакан.
Я делаю вдох. И сразу чувствую, что взрывная волна сносит крышу. Торнадо, поднимающий вверх сознание, закручивающий в водоворот стихии, разбивающий на атомы каждую клетку мозга. Набиваю рот вареной картошкой, перебивая мерзкий вкус самогона. Появляется головокружение в голове и слабость в ногах. Расставив ноги для устойчивости, я говорю:
— Это пить нельзя. Смертельный яд, убивающий каждую клетку организма. Если я сегодня ночью умру, то виноваты будете вы.