Доктор Черный
Шрифт:
— Что тебе нужно? — сердито спросил Беляев по-французски.
Белобрысый матрос стоял на выбленках, держась руками за снасти, и его небольшие острые глазки, казалось, сверлили насквозь лицо Беляева.
— Что нужно? — снова повторил Беляев по-французски.
Матрос хитро осклабился и ответил по-русски:
— Ну, чего там?
— Что тебе нужно?
— Вы, барин, не бойтесь. Я никому не скажу.
— Поди ты к чёрту! — по-русски, не выдержав, выругался Беляев, поняв, что эстонец нарочно поймал его врасплох. Матрос с той же хитрой улыбкой полез вниз и, спрыгнув на палубу, ещё раз с видом сообщника кивнул ему своей белобрысой головой.
XIV
На горизонте показался уже остров Даго, когда ветер внезапно упал и паруса «Лавенсари» беспомощно повисли.
Капитан Маттисон слонялся по палубе угрюмый, как туча. Запоздание на сутки пахло для него крупной неустойкой, принятой на свой собственный страх. Он и так два почти лишних дня замешкался в Ханге с погрузкой и теперь крепко ругался на всех четырёх языках, которые знал.
Плотник Якобсон, шестидесятилетний старикашка со сморщенной гармоникой кожей на бритом, дублёном лице, забрался на марс и, по привычке моряков старого закала, насвистывал ветер.
Только часу в шестом вечера горизонт потускнел от поднявшейся зыби и, сначала отдельными беглыми шквалами, полоскавшими парусину, потом как следует, постоянно, задул ветер.
Дул он, что называется, в лоб, прямо с материка.
— Насвистал, старый чёрт! — ругался шкипер, которому далеко не улыбалась перспектива идти в лавировку короткими галсами, между островами и материком.
— Ну да чёрт с ним, всё-таки лучше, чем штиль. Бог даст, не видать немцам неустойки как своих ушей. Петерсен, а что я, дружище, думаю: не скатиться ли нам по прямой вполветра ниже Эзеля? Тут, пожалуй, больше сорока миль не будет. При таком ветре часов за десять, наверное, добежим, а там — оверштаг, прямым галсом мимо Эзеля до середины залива всё так же вполветра проскочим, оттуда и лавировку можно начать, а то здесь, в шхерах-то, и на банку наскочить не трудно. Того и гляди, что из-за солонины и лес на воду пустишь.
— Отличное дело! — согласился помощник. — Этак мы в полтора суток добежим, а то и раньше, если ветер марсели даст оставить. Двенадцать часов до вашего срока…
— Отличное дело было бы… Боцман! Гони наверх своих жеребцов!.. К повороту!
В эту ночь Беляеву пришлось остаться у штурвала подряд две вахты.
Сначала он отбыл свою подручным, потом пришлось заменить подвахтенного, которого обыкновенно укачивала боковая волна.
Ветер свежел, и, несмотря на то что у марселей, к великому огорчению спортсмена-штурмана, пришлось взять все рифы, через восемь часов шкипер, повернув под прямым углом, счёл уже возможным лечь на правый галс.
Отстояв у штурвала почти двенадцать часов, еле держась на ногах от усталости, Беляев дотащился до своей койки и заснул как убитый.
Шкипер не велел будить его на очередную вахту, и когда Беляев проснулся и вышел на палубу, он не понял сразу, всходило или садилось солнце на горизонте. На юго-западе, в какой-нибудь миле, поднимался из воды одетый яркою лентой песка лесистый берег с вылезавшими из-за дюн разноцветными крышами дач.
Беляев сразу узнал береговые курорты Майоренгоф и Дуббельн, в которых он прежние годы часто гостил то у знакомых, то у дяди-немца.
Подозревает ли добрейший Отто Карлович, что на трёхмачтовом, одетом парусиною барке, идущем вдоль берега в Ригу за солониной, находится его племянник в качестве простого матроса, — пришла в голову мысль Беляеву.
Дядя круглый год живёт в Майоренгофе на своей двухэтажной даче; вон её крыша, балкон. Быть может, дядя смотрит сейчас на «Лавенсари», выйдя полюбоваться закатом.
Беляев повернул голову и понял свою ошибку — солнце только что вылезло из моря на востоке. Чёрт возьми! Он ухитрился проспать, по крайней мере, восемнадцать часов!
Вышел из своей каюты шкипер Маттисон, разбуженный сигнальщиком. Зевая и почёсываясь, рыжий гигант оглядел, по морской привычке, горизонт и остановил недолго бинокль на выраставшем постепенно из моря белом столбике маяка «Больдераа».
— Пер-келе!.. — ворчал он под нос. — Не налететь бы на банку. Чуть-чуть на берег не садимся… Якоб!.. Круче к ветру! — крикнул он старшему штурвальному.
Боцман, стоявший на «Лавенсари» третью офицерскую вахту за недостающего помощника, подошёл к капитану и тихонько сказал ему что-то.
Маттисон обернулся и увидел Беляева.
— А! Гастон! — поздоровался он. — Ну как? Выспались?.. А мы уж к устью подходим. Делать нечего — пожалуйте бриться!
Шкипер пригласительным жестом показал Беляеву на люк.
— Погоди! Я сам тебя спрячу! — сказал боцман. — А то ты ещё, пожалуй, заблудишься.
Он в нескольких словах сдал шкиперу вахту и повёл Беляева по маленькой лесенке в трюм, где позади бочек с солью громоздились огромные деревянные ящики. Боцман отодрал сбоку одну из крышек, и Беляев убедился, что ящик пуст.
— На всякий случай держим! — сказал конфиденциально боцман. — Тут сзади стенка в нескольких местах пробуравлена для воздуха. Ну, полезай! Придётся тебе до вечера поскучать. Раньше погрузки не кончим. Лучше всего ложись снова спать; постели бушлат, отлично будет. Тут уж тебя не найдут, а всё-таки не особенно ворочайся. Эти портовые крысы, если к чему придерутся, всюду примутся лазать.
Боцман закрыл крышку и несколькими ударами молотка приколотил её наглухо.
Беляев остался один в непроницаемой темноте. Заснуть тотчас нечего было и думать. Он только что поднялся после восемнадцатичасового сна.
Он постелил под себя сложенный вдвое бушлат и, усевшись на нём, прислонился спиною к шероховатым неструганым доскам.
Наверху затопали ноги матросов, и кузов судна тяжело выпрямился. Должно быть, ложились в дрейф принимать лоцмана.
Потом снова, должно быть, остановились, и слышно было, как, шурша, ползли по палубе развёрнутые бухты буксирных канатов. Снова двинулись. Теперь уже на привязи.
Беляев слышал, как кидали швартовы на пристань или на набережную и как с грохотом, вытравляя из клюзов со скрежетом цепи, рухнули в воду якоря. Потом всё снова затихло. Должно быть, портовые осматривали документы и шканечный журнал.