Доктор Данилов в реанимации, поликлинике и Склифе (сборник)
Шрифт:
– Вы могли сделать это, когда меня принимали, когда я ходил в туалет, когда я спал! Мало ли возможностей! Как будто вы не знаете!
– Я не брал ваших денег, – сказал Данилов.
– И я не брала! – дрожащим голосом сказала Таня. – И вообще – как вы можете так вот, без доказательств, обвинять людей в краже? Вам не стыдно?
– Это вам должно быть стыдно! – Алексей Елизарович продолжал топтаться на пороге, не иначе как опасался, что в ординаторской, да еще за закрытой дверью, коварные злодеи – Данилов и Таня – могут сотворить с ним что-нибудь непоправимое. – Я понимаю, вы уверены в своей безнаказанности!
Данилов молча слушал. К угрозам он привык еще в скорой помощи. Опять же недаром говорится, что лающая собака никогда не кусает. Пусть орет, зачем мешать? Выплеснет все эмоции, глядишь, и спокойно поговорить будет можно.
– Все в порядке? – За спиной Алексея Елизаровича появился охранник. Выглядел он слегка смущенным, наверное, оттого, что курил на улице и сразу не услышал шума.
– Все в порядке, – подтвердил Данилов. – У нас тут очень интересный разговор, можете поприсутствовать.
– Еще один сообщник! – констатировал обокраденный пациент, потрясая в воздухе кулаками. – Да, хорошо вы здесь устроились! Целая банда грабителей!
Охранник открыл было рот, но наткнувшись на предостерегающий взгляд Данилова, закрыл его. «Из воров мы уже превратились в грабителей, скоро и до убийц дойдем», – подумал Данилов.
Алексей Елизарович побесновался еще несколько минут, пообещал ославить Данилова, Таню и примкнувшего к ним охранника «на весь белый свет», пригрозил им небесными карами и ушел так же внезапно, как и появился. Даже не договорил до конца очередную тираду. Данилов с Таней решили, что беспокойный пациент ушел навсегда, но не успели они обменяться впечатлениями, как дверь ординаторской снова распахнулась.
На сей раз Алексей Елизарович прошел внутрь, поставил на стол, за которым сидел Данилов, свой портфель и достал из него блокнот и ручку.
– Я должен записать ваши фамилии! – известил он.
Данилов назвался, а Таня, ничего не говоря, ткнула пальцем в бейджик, висевший у нее на груди, и простояла не двигаясь, пока списывались данные.
Решительно щелкнув портфельным замком, Алексей Елизарович строго посмотрел сначала на Таню, а потом на Данилова и предложил:
– Может, вернете деньги по-хорошему? Тогда будем считать, что ничего не было.
– Не могу вернуть вам того, что не брал, – ответил Данилов.
– Я тоже не брала ваших денег, и возвращать мне нечего! – Таня скрестила руки на груди и гордо вскинула подбородок.
– Сволочи! Суки! Гады! – Алексей Елизарович сорвался на визг. – Будьте вы прокляты! Чтобы мои деньги вам впрок не пошли! Тьфу!
Плевок попал прямо в центр стола. Дверью Алексей Елизарович хлопнул так, что она чуть не слетела с петель.
– Силен мужик! – похвалил Данилов, доставая из ящика упаковку влажных салфеток.
– Владимир Александрович, – Таня прижала к груди обе ладони, – вы же не думаете, что я взяла эти деньги? Правда не думаете?
– Не думаю. – Данилов вытер плевок салфеткой, швырнул ее в корзину для мусора, достал из пачки другую и протер стол по новой. – Я вообще не люблю бездоказательных обвинений. Наговорить что угодно можно...
– Ему-то что – он шум поднимет, а нам расхлебывать...
– Что нам расхлебывать, Таня? – Данилов подошел к раковине и начал мыть руки. – Вы брали эти тридцать тысяч?
– Нет!
– И я не брал! Что мы можем расхлебывать? Наплюйте и забудьте. Пусть этот идиот говорит что хочет, нам до него дела нет. Мы его положили под наблюдение, он проспался, почувствовал себя лучше и свалил, вместо благодарности устроив нам скандал. Ну и, как говорится, скатертью дорога!
– Владимир Александрович, а как мы его уход оформим?
– Таня, вы что, первый день работаете? – удивился Данилов. – Так и оформим, как самовольный уход. Я напишу в истории, что он устроил скандал и покинул отделение. Чего нам бояться? Я с таким же успехом мог бы заявить, что он у меня украл сорок тысяч! И что тогда?
– Наверное, это «скорая» постаралась... – предположила Таня.
– «Скорой» он, скорее всего, сам заплатил, больно уж довольные лица у них были. И не забывайте, что он находился в сознании, как его незаметно обокрадешь?
– Может, сначала сильно пьян был, а пока везли, протрезвел...
– Давайте не будем гадать, хорошо? А то получается, что он обвинил нас, а мы обвиняем других... Некрасиво. Лучше пойдемте в палату. Убедимся, что он действительно ушел, и оформим историю, пока никто не поступил...
– А вы думаете, Владимир Александрович, что после такого... концерта он может остаться?
– Думаю не думаю, а убедиться надо.
Во время утренних докладов – в кабинете заведующего отделением и на пятиминутке – Данилов не только упомянул о скандале, устроенном пациентом, но и сообщил причину. Марк Карлович ничего не сказал, только рукой махнул, мол, бывает и такое, а на пятиминутке вообще никакой реакции не последовало. Выслушали, покивали, как обычно, и все.
Глава семнадцатая ДОРОГА К ИСТИНЕ ВЫМОЩЕНА ПАРАДОКСАМИ
Алексей Елизарович не стал, подобно графу МонтеКристо, изобретать какие-то особые способы отмщения, а пошел проторенным путем – написал жалобу в Департамент здравоохранения.
Жалоба была составлена грамотно, чувствовалось, что к ней приложил руку человек, разбирающийся в тонкостях лечебного процесса. Основное внимание уделялось не исчезновению денег, об этом прискорбном происшествии упоминалось лишь вскользь, с оговоркой «у меня нет доказательств и поэтому я никого не обвиняю, но хочу сообщить, что...». Акцент был сделан на то, что пациент, доставленный в тяжелом состоянии, вначале выслушал от дежурного врача Данилова В.А. сомнения в целесообразности его госпитализации вообще, но после долгих просьб все же был госпитализирован. Но госпитализация оказалась «не совсем полноценной» – под «какое-то мифическое наблюдение» в приемное отделение. Мифическое, потому что никто несчастного Алексея Елизаровича не наблюдал – отвели в палату и забыли о нем. Наверное, точно так же, как сам он забыл о капельнице, инъекциях, взятых анализах... В конце концов, говорилось в жалобе, поняв, что никто им заниматься не будет, Алексей Елизарович решил уйти домой и ушел, никем не задерживаемый.