Доктор Фишер из Женевы, или Ужин с бомбой
Шрифт:
Только раз это счастье слегка омрачилось, когда мне пришлось отправиться в Женеву для деловой встречи с одним важным испанским кондитером из Мадрида. Он угостил меня отличным обедом в ресторане «Бориваж», но я не мог насладиться едой потому, что он говорил только о шоколаде, начиная с аперитива – помню, он выбрал коктейль «Александр», посыпанный шоколадными крошками. Казалось бы, шоколадная тема довольно ограничена, но нет, не для важного кондитера с передовыми идеями. Он закончил обед шоколадным муссом, который подверг строгой критике за то, что в нем не было апельсиновой цедры. Вставая из-за стола, я чувствовал легкое недомогание в области печени, будто перепробовал все сорта шоколада, когда-либо выпущенные моей фирмой.
Был облачный, сырой, осенний день, и, направляясь туда, где стояла моя машина,
– Да это же мистер Смит! Вы-то как раз мне и нужны.
Я обернулся и увидел миссис Монтгомери на пороге магазина, где торговали предметами роскоши.
– Джонс, – автоматически поправил я.
– Простите! Ах, у меня ужасная память. Сама не знаю, почему я решила, что вы мистер Смит. Но это все равно, потому что сейчас мне нужен мужчина. Просто мужчина. И все.
– Это брачное предложение? – спросил я, но она не поняла шутки.
– Я хочу, чтобы вы зашли сюда со мной и показали четыре вещицы, которые вам бы хотелось иметь, если вы были бы достаточно расточительны и решили их купить.
Она потащила меня за руку в магазин, и один вид всех этих предметов роскоши вызвал у меня тошноту, как шоколад за обедом; казалось, все здесь было из золота или платины, хотя дли покупателей победнее имелись вещи из серебра и свиной кожи. Я вспомнил о слухах, которые доходили до меня о приемах доктора Фишера, и понял, что знаю, за чем охотится миссис Монтгомери. Она выбрала красный сафьяновый футляр с золотым ножичком для обрезания сигар.
– Вы хотели бы иметь вот это? – спросила она.
«Это» стоило бы мне примерно месячного жалованья.
– Я не курю сигар, – сказал я. И добавил: – Этого не берите. Разве он не дарил их на своем свадебном обеде? Вряд ли доктор Фишер любит повторяться.
– Вы уверены?
– Нет. Впрочем, кажется, тогда были палочки для размешивания коктейлей.
– Так вы не уверены? – спросила она разочарованным тоном и отложила ножичек для обрезания сигар. – Вы не представляете себе, как трудно найти то, что понравится всем – особенно мужчинам.
– Почему бы не раздавать вместо этого чеки? – спросил я.
– Нельзя дарить людям чеки. Это оскорбительно.
– Может, никто из вас и не обидится, если чеки будут на достаточно крупную сумму.
Я заметил, что она взвешивает мои слова, а позднее у меня появилось основание полагать, что она передала мое замечание доктору Фишеру. Она сказала:
– Не годится. Никак не годится. Подумайте только: дать чек генералу – это будет выглядеть как взятка.
– Генералы брали взятки и раньше. К тому же, если он швейцарец, он не может быть генералом. Вероятно, он просто командир дивизии.
– Ну а как можно дать чек мистеру Кипсу! Это же просто немыслимо. Не проговоритесь, что я вам сказала, но мистеру Кипсу фактически принадлежит этот магазин. – Она погрузилась в размышления. – Как насчет электронных золотых часов или, еще лучше, платиновых? Но, может быть, у них они уже есть…
– Новые они всегда сумеют вернуть в магазин.
– Уверена, что никому из них и в голову не придет продавать подарок. Тем более подарок доктора Фишера.
Теперь секрет был выдан, моя догадка подтвердилась. Я увидел, как она запнулась, словно попыталась проглотить сказанное.
Я взял рамку для фотографии из свиной кожи. Словно здешние покупатели были недостаточно сообразительны и не понимали, для чего употребляют такие рамки, администрация вставила туда фотографию кинозвезды Ричарда Дина. Даже я читал газеты и мог узнать это подержанно-молодое лицо и пьяную улыбку.
– Как насчет рамки? – спросил я.
– Ну, вы невозможный человек, – простонала миссис Монтгомери, но все равно, как потом выяснилось, она передала и это мое издевательское предложение доктору Фишеру.
Кажется, она обрадовалась моему уходу. Я ей ничем не помог.
7
– Ты ненавидишь отца? – спросил я Анну-Луизу, пересказав ей события дня, начиная от обеда с испанским кондитером.
– Я его не люблю. – И добавила: – Да, кажется, я его ненавижу.
– Почему?
– Он отравил жизнь матери.
– Как?
– Все дело в его гордыне. В его дьявольской гордыне.
Она рассказала мне, как ее мать любила музыку, которую отец ненавидел – вот тут, без сомнения, была настоящая ненависть. Почему – она не знала, но музыка словно дразнила его тем, что была ему недоступна, разоблачала его тупость. Тупость? Человек, который изобрел «Букет Зуболюба» и сколотил многомиллионное состояние, – тупица? Так или иначе, мать начала убегать в одиночестве на концерты и на одном из них встретила человека, который разделял ее любовь к музыке. Они даже стали вместе покупать пластинки и слушать их тайком у него дома. И когда доктор Фишер разглагольствовал, что струнные концерты – это кошачье мяуканье, она больше не пыталась с ним спорить: ей достаточно было пройти по улице к мясной лавке, сказать два слова в переговорное устройство, подняться на лифте на третий этаж, чтобы целый час с наслаждением слушать Хейфеца. Физической близости между ними не было – Анна-Луиза твердо это знала, супружеская верность не страдала. Физическая близость была с доктором Фишером, и матери она никогда не доставляла радости: это были муки деторождения и огромное чувство одиночества, когда доктор Фишер сопел от удовольствия. Много лет она притворялась, будто и ей это приятно; обманывать мужа не составляло труда – ведь ему было безразлично, приятно ей или нет. Могла бы и не стараться.
Все это она рассказала дочери в приступе истерики.
Потом доктор Фишер обо всем узнал. Он стал ее допрашивать, и она сказала ему правду, а он правде не поверил, хотя, возможно, и поверил, но ему было все равно, изменяла она ему с мужчиной или с пластинкой Хейфеца, с кошачьим концертом, которого он не понимал. Она убегала от него в тот мир, куда он не мог за ней последовать. Его ревность так на нее действовала, что она поверила, будто у него на это есть основания: она почувствовала себя в чем-то виновной, хотя в чем именно – не знала. Она просила прощения, она унижалась, она рассказала ему все – даже какая пластинка Хейфеца ей больше всего нравилась, а потом ей всегда казалось, что в минуты близости он ее ненавидит. Она не могла объяснить это дочери, но я себе представлял, как это было, как он вонзался в нее, словно закалывал врага. Но один решающий удар не мог его удовлетворить. Ему нужна была смерть от тысячи ран. Он сказал, что прощает ее, и это только усугубило чувство ее вины – значит, было что прощать, – но он сказал также, что никогда не сможет забыть ее измены… какой измены? И вот он будил ее по ночам, чтобы закалывать снова и снова. Она узнала, что он выведал фамилию ее друга, этого безобидного маленького любителя музыки, пошел к его хозяину и дал пятьдесят тысяч франков, чтобы тот его уволил без рекомендации. «Хозяином был мистер Кипс», – рассказала она. Ее друг был просто конторщиком, отнюдь не важной персоной, мелкой сошкой, которую легко заменить другой мелкой сошкой. Его единственным достоинством была любовь к музыке, но об этом мистер Кипс ничего не знал. Доктора Фишера еще больше оскорбляло то, что этот человек так мало зарабатывал. Его бы не обидело, если бы жена изменила ему с другим миллионером, – так по крайней мере считала мать Анны-Луизы. Он безусловно презирал бы Христа за то, что тот был сыном плотника, если бы Новый завет со временем не стал приносить такую колоссальную прибыль.
– А что случилось с тем человеком?
– Мать так этого и не узнала, – сказала Анна-Луиза. – Он просто исчез. А всего через несколько лет исчезла и моя мать. Я думаю, она была как те африканки, которые могут заставить себя умереть. Она только однажды заговорила со мной о своей личной жизни – я тебе все это рассказала. Насколько запомнила.
– А ты? Как он обращался с тобой?
– Плохо он никогда со мной не обращался. Для этого я его недостаточно интересовала. Но знаешь, мне кажется, что маленький конторщик мистера Кипса действительно уколол его в самое сердце и он так и не оправился от этого укола. Может, тогда он и научился ненавидеть и презирать людей. Вот он и пригласил жаб, чтобы развлечься после смерти матери. Первой из них стал, конечно, мистер Кипс. По отношению к мистеру Кипсу у него душа была не на месте. В известном смысле отец ему себя выдал. И раз мистер Кипс все знал, отцу надо было его унизить, как он унижал мою мать. Он нанял его своим поверенным в делах, чтобы заткнуть ему рот.