Доктор Гарин
Шрифт:
– Анархия!
К богине побежали, потянулись руки. Гарин поднял её повыше. Она стала касаться рук своими ручками. Её прелестное лицо было усталым и довольным, пухлые большие губы что-то шептали. Подскочили две девушки с мраморной доской, помогли Анархии пересесть на неё. Стоять ещё она не могла и сидела на бело-розовой доске в очаровательно беспомощной позе, запрокинув голову на тонкой шее и шевеля губами.
– Благодарю вас, доктор Гарин! – Мормолоновый Самуил стиснул руку Платона Ильича.
– Что-то я проголодался, молодой
– Да и все мы что-то проголодались, – презрительно усмехнулась Маша.
– Голод не снег, Мария, – угрожающе произнёс Гарин.
– Думаете?
– Уверен! – прорычал он.
И громоподобно захохотал.
Вечером в лагере “Цзыю” был устроен праздник в честь выздоровевшей Анархии. В центре, на площади горел огромный костёр. Вокруг него плясали и водили хороводы. Звучала ритмичная музыка. Пили самогон, курили травку и анашу, ели хлеб и жареную козлятину. Анархия отдыхала в своём шатре. Бути выпили и расслабились, слились с молодёжной толпой, танцевали и вели пьяные дискуссии. Дональд дурачился, забавляя анархистов. Штерн не пил, сидел со своим котом, с улыбкой глядя на происходящее. Ольга накурилась травки, разделась и танцевала с парнями и девушками у костра. Пак захмелела и быстро пошла спать. Часовщик Ананий быстро нашёл себе полненькую подружку и танцевал с ней, выделывая пируэты на инвалидной коляске. Гарин и Маша возлежали на китайском кане, убранном алым покрывалом и разноцветными шёлковыми подушками. На низком столе стоял кувшин с самогоном и лежала сильно пережаренная козлятина.
Гарин выпил самогона и впервые за эти трое суток расслабился. Нос его вспотел и покраснел. Пламя костра дрожало в стёклах пенсне.
– Если вы анархисты, зачем вам колючая проволока и вышки с пулемётами? – спросил он Самуила.
– Для выживания мы обязаны защищать чистоту анархистской идеи от внешних мерзостей, – ответил тот, словно читая пособие.
– Анархисты – соль земли! – гордо добавила его подруга.
– Зачем держать соль в солонке?
– Чтобы не растворилась в мерзостях мира.
– Не согласен! – Гарин увесисто шлёпнул ладонью по столу. – Ваша соль должна солить мясо жизни.
– Этого мяса стало слишком много, – возразил Самуил, затянувшись косячком и передавая подруге.
– И оно в основном тухлое! – добавила подруга и расхохоталась.
– Не думаю, что Бакунин и Кропоткин одобрили бы это, – покачал головой Гарин.
– Они солили мясо жизни собой, – добавила Маша.
– Тогда было что солить, – возразил парень.
И они с подругой снова засмеялись.
– Ведь нынешний мир уж давно погружён в анархию, – продолжал рассуждать вслух Гарин. – Зачем вы отделяетесь от него?
– Анархия анархии рознь, доктор, – заметил Самуил. – Особенно здесь, в АР.
– Наша анархия чиста и невинна. – Девушка сняла через голову вспотевшую майку, обнажая грудь. – А во внешнем мире уже тридцать лет царит анархия насилия.
– Анархия насилия, – кивал Самуил, поблёскивая мормолоновой скулой.
– Наша анархия сладкая, а у них – горькая. – Девушка с улыбкой легла на колени к Самуилу.
– Вы что-нибудь берёте от внешнего мира? – спросила Маша.
– Фрукты для самогона, хлеб, живородящую материю, сухой бензин для генератора.
– У вас же нет денег, чем платите?
– Услугами, услугами, – улыбалась девушка.
– Или просто забираем, – добавил Самуил, лаская грудь девушки. – Экспроприация. Но без насилия.
– Воровство? – огладил бороду Гарин.
– Мягкая экспроприация.
Девушка положила руку на широкое запястье Гарина:
– Не пора ли предаться мягкому, доктор?
Гарин не успел ответить, как музыка вдруг прекратилась. И раздался протяжный переливчатый звук. Он вызвал у пляшущей толпы вопль восторга. Все тут же притихли. Только пламя костра ревело и трещало.
– Братья и сёстры! – раздался усиленный динамиками голос Анархии. – Болезнь и слабость. Испытание и муки. Страдание и боль. Терпение и сосредоточие. Превозмогание и преодоление. Выздоровление и преображение. Возвращение и успокоение. Сила и радость. Здесь и теперь.
– Здесь и теперь! – повторила толпа.
– Внешняя дисгармония. Внешнее несовершенство. Внешнее напряжение. Внешнее безразличие. Внешние угрозы. Здесь и теперь.
– Здесь и теперь!
– Внутренний путь. Внутренний мир. Внутренняя сила. Внутренняя радость. Здесь и теперь.
– Здесь и теперь!
– Наша жизнь. Наша свобода. Наше братство. Наше единство. Здесь и теперь!
– Здесь и теперь!
Анархия смолкла. Толпа молодёжи замерла вокруг костра.
И ожил голос Анархии:
– Наша любовь. Здесь и теперь.
– Здесь и теперь!!! – заревела толпа.
Все пришли в движение, бросились ближе к костру, образуя плотный круг. Он стал разделяться на два круга, один внутри другого. Молодые люди принялись быстро раздеваться. Из сияющего золотого шатра две обнажённые девушки вынесли на беломраморной доске Анархию, внесли в промежуток между кругами и медленно двинулись по этому промежутку. Чёрная, лоснящаяся от света пламени Анархия стояла на доске, положив левую руку на грудь, а правую на чресла, запрокинув красивую голову. Полные губы её были приоткрыты, а глаза закрылись. Доску опустили на уровень гениталий стоящих. По молодым телам, освещённым сполохами костра, пошли конвульсии. Все принялись ожесточённо мастурбировать. Раздались мужские стоны, женские всхлипы и вскрики. И не успела мраморная доска с Анархией завершить круг, как первая сперма брызнула на белый мрамор и тёмное тело. Вскрики, стоны и причитания слились с рёвом пламени. Гарин заметил в круге Анания на инвалидной коляске; его подружка мастурбировала ему.
Конец ознакомительного фрагмента.