Доктор Коул
Шрифт:
Дэвид сказал, что ей необходимо было выработать систему сбора платы. Требовать деньги должен кто-то другой, чтобы она могла сохранить «образ святой». Он сказал, что с взысканием долгов связан любой бизнес. Вместе они разработали программу, которую она на следующий день растолковала Тоби, назначенной сборщицей платы. Теперь она должна была раз в месяц рассылать счета.
Тоби хорошо знала местных и делала сложные умозаключения, действительно ли тот или иной должник не может оплатить услуги или просто не хочет. Любому, кто не мог заплатить, но был готов обменять их услуги на свой труд или
Для тех, кто мог заплатить и не платил, у Тоби в компьютере были отдельные категории. Туда заносились счета, просроченные на месяц, на два, на три и более. Через сорок пять дней после отправки счета должнику высылалось письмо с просьбой связаться с доктором, чтобы обсудить вопросы оплаты. Через шестьдесят дней Тоби обычно звонила, напоминая пациенту о долге и записывая его ответ. Спустя девяносто дней отсылалось второе письмо с более настойчивой просьбой заплатить до определенного числа.
Дэвид предложил обращаться в коллекторское агентство, если человек не платит больше четырех месяцев. Р. Дж. поморщилась — не хотелось портить отношения с пациентами. Она понимала, что ей придется научиться быть не только доктором, но и коммерсантом, хотя они с Тоби решили пока воздержаться от привлечения коллекторов.
Однажды утром Тоби принесла на работу пожелтевший листок бумаги, который она с улыбкой дала Р. Дж. Он был весь смят и помещен в прозрачный пластиковый футляр для защиты.
— Мэри Штерн нашла его в записях Исторического общества, — сказала Тоби. — Поскольку он был адресован предку мужа, отцу его прапрабабки, она принесла показать его нам.
Это был счет от доктора, выписанный Алонцо С. Шеффилду за «визит, грипп, пятьдесят центов». Вверху было отпечатано имя доктора — Питер Элиас Хатавей, и дата — шестнадцатое мая 1889 года.
— Со времен доктора Хатавея в Вудфилде было несколько десятков докторов, — сказала Тоби. — Переверни счет.
Сзади было отпечатано стихотворение:
Пришла беда — отворяй ворота,
И Бога, и доктора мы любим тогда,
Минет же лихо —
Мы забываем о них всегда.
Тоби вернула листок в Историческое общество, списав стихотворение. Она сохранила его в компьютере в папке с непогашенными счетами.
Дэвид постоянно говорил о Саре, и Р. Дж. поощряла его в этом. Однажды вечером он принес фотографии, четыре толстых альбома, которые были летописью жизни одного ребенка. Вот Сара только-только родилась. Ее держит акушерка, усопшая Труди Кауфман, полная женщина с широкой улыбкой. А вот серьезная маленькая Сара в ползунках внимательно наблюдает за тем, как Дэвид бреется. Многие фотографии были подписаны.
— Видишь этот зимний костюмчик? Ее первый. Ей был всего годик, и мы с Натали были так рады, что вместо подгузников можем надеть на нее костюмчик. Однажды в субботу мы взяли ее в универмаг в Бруклине. Это было в январе, как раз закончились рождественские праздники, стояли морозы. Ты знаешь, что значит одеть ребенка
Р. Дж., улыбаясь, кивнула.
— На ней было столько одежды, что она стала похожа на мячик. Мы заходим в лифт, лифтер объявляет этажи. Сначала я ее нес, потом поставил на пол, и она стояла между нами, держа нас за руки. Я замечаю, что лифтер как-то странно смотрит куда-то вниз. Я гляжу туда же и вижу, что вокруг ее маленьких ботиночек на ковре образовались темные лужицы, а штанишки стали очень темными. У нас была для нее сменная одежда в машине, потому я сбегал в гараж, чтобы принести ее. Мы сняли с нее всю одежду и надели сухую. Но зимний костюм промок, и нам пришлось купить новый.
Сарин первый день в школе. Худая восьмилетняя Сара, копающаяся в песке на каникулах в Олд Лайм Бич в Коннектикуте. Сара широко улыбается со скобами на зубах.
Дэвид был на некоторых фотографиях вместе с ней, но Р. Дж. поняла, что в основном он снимал, поскольку на большинстве фото присутствовала Натали. Р. Дж. украдкой разглядывала ее. Это была симпатичная молодая женщина с длинными черными волосами. Ее лицо казалось удивительно знакомым. Вероятно, потому, что ее шестнадцатилетняя дочь была очень на нее похожа.
Было что-то неправильное, нездоровое в том, чтобы завидовать умершей, но Р. Дж. завидовала этой женщине, которая жила, когда были сделаны эти фотографии; которая зачала и родила дочь, выучила Сару, отдавала ей свою любовь. Она с неудовольствием обнаружила, что ее интерес к Дэвиду частично был вызван именно его дочерью, которая была для нее такой желанной.
Время от времени, разъезжая по городу, Р. Дж. вспоминала коллекцию Сары и внимательно приглядывалась к попадающимся на пути камням, но «сердечные камни» ей не встречались. Большую часть времени она была слишком занята, чтобы вспоминать об этом, всегда не хватало времени, чтобы разглядывать камни на дороге.
Это была случайность, неожиданное открытие. Однажды жарким летним днем она пошла в лес. Дойдя до берега реки, сняла обувь и носки. Закатала брюки до колен, с радостью вошла в воду и принялась бродить туда-сюда. Через несколько секунд она набрела на заводь, в которой притаилось множество маленьких рыбок. Она не могла определить, что это за рыбы, словно парящие в прозрачной воде. Потом, как раз под ними, она заметила на дне небольшой беловатый камень. Хотя прежние разочарования научили ее не особо надеяться на успех, она прошла пару метров, распугав рыбок, и протянула руку к камню.
Сердечный камень.
Кристалл, вероятно кварц, где-то десяти сантиметров в диаметре, с гладкой темной поверхностью, за многие годы отполированный водой и песком.
Р. Дж. с довольным видом отнесла его домой. У нее в шкафу лежала шкатулка. Она вытряхнула из нее серьги с жемчугом и поместила камень на бархатную подкладку. Потом взяла шкатулку и поехала в город.
К счастью, в доме Маркусов, по всей видимости, никого не было. Не заглушив двигатель автомобиля, Р. Дж. вышла и поставила шкатулку на среднюю ступеньку лестницы, ведущей на крыльцо дома. Потом прыгнула в машину и унеслась прочь на такой скорости, как будто только что ограбила банк.