Доктор N
Шрифт:
В декабре двадцатого, сразу после освобождения Мамед Эмина из бакинского плена (Коба увез его в Москву), увиделись в тесном коридоре Наркомнаца: Нариман верховная власть в Азербайджане, а Мамед Эмин - власть бывшая, изгнанник.
Самые длинные ночи,- заметил тогда Мамед Эмин, а Нариман в противовес ночи сказал, что дни, мол, вскоре станут прибывать, и услышал в ответ, что именно сегодня - день рождения Кобы, его избавителя: не поздравишь если - не по-кавказски, а поздравлять - нет желания. Нариман промолчал: дескать, сам решай, как быть (стояли в очереди за миской супа в столовой Наркомнаца, куда прикреплены, каждый со своей думой).
– История, - сказал Нариман, - не терпит сослагательного наклонения: случилось, что должно случиться, коль скоро случилось.
– С каких пор атеисты
– Коран - священная наша книга.
– Если так, прощаю тебе грехи.
– Перед тобой я безгрешен.
Это потом, а пока споры. Как же: тюркское государство впервые за всю историю народа, заманчивая до головокружения перспектива! Не вассальные ханства шахской Персии, султанской Турции, раздробленные и ослабленные империями, не окраинное захолустье царской России, сгинувшей, а самостоятельное государство, в чьем трехцветном флаге соединены символы ислама, тюркизма и революционности. Много было споров, пока не согласились с трёхцветьем: лозунг тюркизации, дескать, разрывает единый мир ислама, кричали правые, а лозунг исламизации оттолкнет тюрок-немусульман, коих немало, - предупреждали левые, имея в виду якутов, алтайцев, чувашей, хакасов, гагаузов, караимов. На то и цвет красный, чтоб сплотить всех, кто ступил на новый путь, цвет крови.
Так и спасали друг друга: Мамед Эмин Кобу, а Коба - его. Заговори Нариман о Мамед Эмине, пришлось бы, отложив все иные воспоминания, поведать о том, как тот еще юношей приходил к Кардашбеку, и они с Нариманом подолгу говорили о будущем родного края. А между встречами-беседами Мамед Эмин, но о том почти никто не знал, привязанный к Кобе,- впрочем, тогда все гумметовцы сотрудничали с ним,- прятал его, спасая от жандармов и толпы, к которой вышел, агитируя за проведение забастовки,- нашелся кто-то из людей хозяина и зажег толпу кличем: Утопить смутьяна в нефтяном чане! Не подоспей Мамед Эмин - утопили б!.. Подвернулся знакомый фаэтонщик, и Мамед Эмин умчал Кобу к родичам, жили неподалеку, в апшеронской деревне Новханы, что под Баку, и целых два месяца прятал Кобу. Но кто мог знать, как и что потом? А в другой раз Мамед Эмин, вызволив Кобу из Баиловской тюрьмы, куда тот попал после неудачного покушения на казну, укрыл его (с Кардашбеком) в мечети, за кафедрой-минбаром - в нише, где с недоверием, причмокивая, ел долму с виноградными листьями, и мацони к ней. Кобе пришлось, притворясь глухонемым, каждый день, это был траурный месяц мусульман - мухаррам, когда мечети заполнены народом, слышать проповеди, с которыми выступали перед правоверными отец Мамед Эмина Молла Алекбер, засыпать под его мерный речитатив, видя, как потом Коба говорил Мамед Эмину, райские сны с гуриями. Ещё не раз вернётся Нариман к Мамед Эмину, не для того назвал его, чтоб скоро забыть, но надо
ПЕРЕВОДИТЬ НА ТЮРКСКИЙ ЯЗЫК РУССКИЕ ГЛАГОЛЫ:
динамические (рублю шашкой), личные и безличные, повелительные и страдательные...
– тщетно убеждал Нариман Совет переводить доклады, протоколы Совета, богатые глаголами, на тюркский язык. Скептики: де, мы неделимая Россия, а соответственно и язык у нас единый, не понимают тюрки сегодня, поймут завтра. И фамилия, как псевдоним - Оборонцев: мол, среди тюрок широко распространены пораженческие настроения, заподозрены в молитвах во славу турецкого оружия (?).
Нариман - фигура не до конца ясная. Не Нариман ли (учились вместе), еще не видя Москвы, восторгался ею: священная, белокаменная, златоглавая!.. И еще: пленительная.
С пораженцами пестрота, единодушие противоположных, как твердь и небо, сил: большевиков, в том числе Наримана, которые жаждут поражения России, дабы ослабить монархию, и земляков Наримана, в споре излюбленный их довод: И мы, и Шаумян, с вами и Ленин, все стоим на позициях пораженцев. Правда, у нас разные цели, - это Насиббек.
– Желать победы России? Чтоб стомиллионным брюхом навалилась, задавив культурную Европу? Спасибо немецким пушкам: разбивают оковы (цепи? тюремные стены?) русского народа (а заодно и всех иных народов)!
А что армяне? Без них не решить проблемы ни на Кавказе, ни в России, ни даже в мире - повсюду они и гонимые, но и процветающие. В недавнем прошлом, хотя февральские метели внесли хаос,
Коль скоро Нариман вспомнил о рассказе очевидца-киевлянина, он потом тебя предупредит, чтоб об Андронике - ни слова осуждения!
Но что дурного о нем я сказал?
Лев, тогдашний очевидец проводов армянских добровольческих частей на Балканы, и предупредил, Лев Троцкий, чуть раньше б его назвать, не здесь!
Раньше кого?
Хотя бы с Лениным рядом!
Но там, где раньше, - Ленин уже мертв, а Лев жив!
Ах да, его черед пока не наступил!
Да-с, Андраник - гордость и честь армян; и не умолчи, коль скоро претендуешь на объективность, о славянофильской демонстрации либеральной части российского общества, которая позволяла себе на страницах печати давать наказы идущим на Балканы сестрам милосердия: Не перевязывать раны турецкому аскеру, пока есть на виду раненый солдат-славянин.
Нет-нет, помолчи, пусть они сами!
Но сами никогда не признаются!
А Тер-Габриэлян? Разве не он рассказал, Тер, как любовно Нариман назвал его в недавнем письме землякам, юным вождям Азербайджана, простив им козни против себя, и пытается учить их, сидя в Москве: Я, конечно, не имею права делать вам указания, а потому придаю своему письму частный характер, являясь гражданином Азербайджана. И о Тер'е, в чьем лице вы имеете в Москве лучшего защитника Азербайджана.
Частые встречи: Тер - Нариману о взбалмошных своих земляках, вечной их участи - поддавшись несбыточным иллюзиям, заварить несъедобную кашу и, ужесточив соседей, взывать потом к миру, чтоб спасли от резни, изгнаний, а Нариман - Тер'у про низменные интриги и кляузы земляков своих: кто кому яму выроет, да поглубже. А про грузин, дабы охватить по справедливости Закфедерацию, чьими представителями они являются (Тер-Габриэлян - полпред, Нариманов - председатель ЦИК, а грузин Енукидзе - секретарь), - ни слова осуждения, напротив: Не мешало бы у них поучиться (а чему?).
Тер и поведал, чего стоила им измена Османской империи в условиях, когда она в союзе с Германией вступила в войну со странами Антанты. И, дабы обезопаситься и самообороняясь, султан объявил депортацию армян из метрополии на окраинные пределы империи - в Сирию и горную часть Месопотамии. А, выселяя, непокорных истребляли! Теперь послушай, что еще скажу. Такое, - предупредил,- рассказывают самому близкому!
Перед тем - иной разговор: о телеграмме Ильича сжечь нефтяные промыслы в Баку, если вторгнутся враги.
– Не мог исполнить варварский этот приказ, кто-то подсунул Ильичу эту телеграмму, чтоб подписал!.. Так вот, вооруженное выступление против турецкой армии её воинов-армян, ведомых депутатом Османской Ассамблеи Пасдермаджаняном Гарро! Папазян, тоже депутат Ассамблеи, грустно-дотошный мемуарист, нашел в себе мужество сказать: Мы творцы собственного несчастья! Но и он тоже влил в царскую армию батальон добровольцев, которые дезертировали из турецкой армии, это в феврале пятнадцатого. И, уж это не сокрыть! мятеж армян во чреве Турции - городе Ван в апреле пятнадцатого, в самый канун объявленной депортации! Учредили Армянское государство, очищенное от мусульман (часть турок убили, часть спаслась бегством), под протекторатом царя! Царь благодарил мятежников, телеграмма такая всплыла, за их преданность престолу и, добавлю от себя, доверчивость! А сигналом к мятежу армян в Турции послужил разгром русской армией под Сарыкамышем отборных турецких частей Энвер-паши, интриган, каких свет не видывал!