Доктор Смерть
Шрифт:
— Что ж, он будет жить в комнате Штефана, — решила она. — Я скажу Женевьеве, чтобы она все там подготовила. Ты не возражаешь? — спросила она Джилл.
— Конечно, нет, мама. Я очень рада. Ты знаешь, я заметила, с годами он все больше становится похож на Вальтера. От Ильзе почти ничего нет.
— Да, это так, — согласилась Маренн. — И, слава богу, он не унаследовал ее характер. Где он сейчас?
— Спит в библиотеке на диване, в обнимку с Айстофелем.
Маренн поднялась, прошла в библиотеку. Айстофель вскинул голову. Маренн сделала ему знак, чтобы он не шумел. Она присела на диван, рядом с Клаусом. Да, Джилл права, он все больше становился похожим на Вальтера. Тс же тонкие черты лица. Волосы светлые в детстве, потемнели и стали темно-русыми, как у отца.
— Ну что ты, что ты? — она успокаивала его. — Не бойся. Ничего не бойся. Мы теперь вместе. У тебя есть дом. Ты будешь учиться. Сначала в школе, а потом… Кем ты хочешь быть?
— Юристом, как папа, — всхлипнул Клаус.
— Ну, вот. Потом поступишь в университет.
— Ким, фрау Ким… — заливаясь слезами, всхлипывал мальчик. — Я помню обезьяну, которую вы мне подарили. Я так ее любил, а мама отдала в зоопарк. Я не должен плакать. Папа сказал мне, чтобы я никогда не плакал, что бы ни случилось. Он так сказал за день до того, как его не стало…
— Правильно, плакать не надо. Ты же мужчина. Все будет хорошо. Ты почти взрослый, должен понимать, в жизни не все бывает так, как нам хочется. Надо привыкать. Мы будем жить вместе, будешь ухаживать за Айстофелем. Он уже старый и нуждается в молодом товарище, который будет ему помогать. А теперь пойдем, покажу комнату, где ты будешь жить. Твою комнату.
Они поднялись на второй этаж.
— Входи, — пригласила она мальчика. — Вот твоя комната.
Высокие лепные потолки, широкие окна, обрамленные резными рамами, массивная, старинная мебель, картины на стенах — Клаус с удивлением осматривал все вокруг.
— Нравится? — спросила его Маренн. Он кивнул.
— Теперь ты будешь здесь жить, располагайся. Вот твои вещи, — Маренн указала на потертый чемоданчик в углу. — Я сказала Женевьеве, чтобы она принесла их сюда. Давай посмотрим, что у тебя есть и что надо купить.
Она взяла чемоданчик, поставила его на стул, открыла — сверху она увидела большой бумажный конверт плотно набитый какими-то бумагами.
— Что это? — недоуменно спросила Маренн Клауса. — Твои книжки?
— Это папино, — ответил Клаус тихо. — Мама все отдала вам.
Маренн с волнением подошла к письменному столу. Конверт оказался не запечатан, она открыла его. На стол высыпались фотографии, его фотографии — в горле встал комок. Она снова увидела Вальтера молодым — в полной эсэсовской форме и в гражданской одежде. Таким, каким помнила его. Казалось, время остановилось на мгновение и повернуло вспять. Усилием воли Маренн заставила себя не поддаваться эмоциям и оставить воспоминания на потом. Она вынула из конверта листы бумаги, заполненные отпечатанным на машинке текстом — его воспоминания, которые он писал в Паланце. Кроме того — какие-то документы, письма. Маренн перебрала листы, намериваясь снова положить их в конверт. Вдруг из самой середины выскользнула фотография. Она упала на пол. Маренн наклонилась, чтобы поднять ее. Взяла в руки, перевернула… и вздрогнула — она увидела себя. Такой она была во время войны. В черной форме, с распущенными волосами. Такой он знал, помнил и любил ее. Любил всегда, до последнего вздоха. Уничтожив все, что могло бы скомпрометировать ее, Вальтер сохранил эту фотографию, стоявшую когда-то на камине в его кабинете в Гедесберге — у него не поднялась рука ее сжечь. Он хотел, чтобы она была рядом с ним. Как бы не разбросала их судьба после войны. Внизу под фотографией его рукой были написаны слова «Meine Liebe», моя любимая. Маренн уже не могла совладать с чувствами, охватившими ее. Она взглянула на Клауса — в глазах у нее стояли слезы. Уловив ее волнение, он бросился к ней. Она обняла и крепко прижала его к себе.
— Мальчик, мой мальчик. Теперь я — твоя мама…
На следующий день Маренн отвезла Клауса в Париж. Великий город произвел на мальчика большое впечатление. Они прошли по Елисейским Полям, постояли у Вечного огня на площади
— Мама, он улыбается, ты посмотри, — Джилл заботливо поправила одеяло, соскользнувшее на пол. — Он улыбается.
— Я рада. Ты тоже устала, и иди спать.
Она поцеловала дочь в щеку. Л потом всю ночь читала в кабинете мемуары Вальтера. Прошлое возвращалось к ней, и она, казалось, почти физически ощущала его ласку, его поцелуи, от которых кружилась голова, когда на смятой постели в его спальне в Гедесберге бывало забыто все — война, разведка, госпитали, агенты, Гиммлер, фюрер, Третий рейх. Теперь тело, дарившее ей страсть, уже больше полугода лежит в могиле. Ум, подаривший жизнь ее детям, подаривший ей самой безбедное существование в послевоенном мире, угас. Остался Клаус и эти записки — история германской разведки во время Второй мировой войны, рассказанная тем, кто сам руководил ею. Она решила, что издаст его мемуары, чего бы ей это ни стоило. Вопреки всему и всем. В память о тех днях и ночах в Гедесберге, когда он был молод, полон сил, когда поражение еще было далеко и можно было надеяться, что когда-нибудь они будут вместе, не урывками, не тайком — явно и навсегда.
Клаус быстро привыкал к новой жизни. Даже быстрее, чем она ожидала, ему помогали Джилл и Айстофель. Он пошел в школу и быстро стал там лучшим учеником — сказались папины способности, передавшиеся по наследству. Маренн радовалась его успехам. Де Трая ей удалось убедить, что Клаус — сын ее погибшей подруги.
После посещения Буэнос-Айреса она всеми силами пыталась заставить себя забыть о Скорцени. Вся романтика растаяла. «Я буду ждать тебя всегда» — она поняла, это никому не нужно. Она даже упрекала себя, что в свое время в Берлине не проявила решительности. Надо было все-таки окончательно порвать с ним, тогда ей самой и Вальтеру было бы легче. Треугольник нужно было разрушить, возможно, Вальтер тогда прожил бы дольше, ведь он тоже ревновал, ревновал ее к Скорцени, хотя и не показывал виду — это подтачивало его здоровье. И у нее были поводы. У нее было больше поводов, чем у него, хоть Отто никогда не упускал случая упрекнуть ее в неверности. И сестра Евы Гретель Браун, и известные актрисы, танцовщицы. Еще бы — звезда рейха первой величины, как написали в газете в сорок шестом году. Она понимала, что не может забыть той сцены, когда застала его с Мартой, понимала, что это ревность, по она реально не видела больше своей роли в его жизни. В той жизни, которую он вел теперь, место было для Марты, для нее места не было. И она решила больше никогда не напоминать ему о своем существовании.
Но он напомнил о себе сам. Видимо, считал иначе. Когда она не ждала. Когда потеряла надежду и смирилась. Он сам приехал в Париж. Несмотря на то, что ищейки Визенталя шли за ним по пятам.
В тот год тяжело заболела Джилл. Усилия Маренн сразу после окончания войны — длительный отдых в Провансе, интенсивная терапия, — казалось, принесли свои плоды. Джилл стала чувствовать себя намного лучше. Она втягивалась во французскую жизнь, смогла начать работать в МИДе. Казалось, опасность миновала.
В конце сороковых — начале пятидесятых годов резко обострилась ситуация в Алжире. Джилл несколько раз пришлось выезжать туда в составе военной делегации. Маренн просила ее отказаться от поездок, понимая, что испытания, которые могут выпасть на долю Джилл, — не для ее хрупкого здоровья, даже собиралась сама обратиться к министру, но Джилл запретила ей делать это. Она чувствовала, что вполне способна справиться с задачей. Она не хотела сидеть взаперти, она хотела быть нужной. И, видимо, переоценила свои силы.