Доктора флота
Шрифт:
Существовала, правда, одна возможность получить внеочередную увольнительную — ее давали тем, кто мог принести пару алюминиевых кастрюль. Тетя Женя продолжала находиться в эвакуации в Канибадаме, квартира, в которой она жила, наполовину сгорела от зажигалки, но кастрюли на кухне сохранились, и за пять увольнений Миша перетаскал их из дома все. Приемом кастрюль ведал Витя Затоцкий. Он снова занял место ротного писаря, полагая, что эта невидная, но сулящая большие преимущества должность намного спокойнее хлопотливого и ответственного поста командира взвода.
Когда Миша увидел Ухо государя
— Ты, Витька, как Талейран. Тот занимал свой пост при многих правительствах. И ты тоже. Командиры рот меняются. А Затоцкий все на своем месте.
— Вали отсюда, Бластопор, — миролюбиво сказал Витька, уткнувшись в бумаги. — Срочно нужно составить списки на ремонт обуви.
В сущности, Ухо государя был неплохой парень. Порой он шел курсантам навстречу, засчитывая одну и ту же кастрюлю дважды. Но командир взвода из него не вышел…
В тот вечер, сдав последние кастрюли, Миша получил увольнительную для себя и Васятки и они отправились в театр оперы и балета на «Чародейку». В театральных кассах продавались билеты в музкомедию на «Продавца птиц», афиши кинотеатров пестрели рекламами новых фильмов: «Жила-была девочка», «Сердца четырех», «Малахов курган», но Вася предпочитал любым зрелищным мероприятиям посещение театра оперы и балета. Еще с тех далеких времен первого курса, когда он, впервые попав в театр, влюбился в балерину Ольгу Суворову, посещение оперы всегда волновало его.
— Послушай, Вася, — спросил Миша по дороге, продолжая начатый еще дома разговор. — Только ответь честно. Ты мечтаешь стать великим хирургом, делать операции, которых никто не делал, превзойти самого Джанишвили. Так?
— Допустим, что так.
— Но объясни мне — зачем это тебе? Из честолюбия, спортивного интереса или любви к больному человеку? Для меня в этих побудительных причинах таится большая разница.
Васятка долго не отвечал.
— Не знаю, — наконец сказал он. — Надо, Миша, работать, а не копаться в себе, не думать, почему и зачем живешь. В конце концов, жизнь сама докопается до своего смысла.
— Возможно, ты прав, — задумчиво проговорил Миша. — А вот скажи: неужели и сейчас посмел бы объясниться в любви актрисе, которая тебе понравилась?
Вася опять задумался.
— Просто так бы не осмелился. Но если б очень понравилась — то пошел бы.
РЕСТОРАН «ЧЕРНОМОРСКИЙ»
Они сидели в зале ресторана, у входа в который висела большая вывеска «Черноморский», и Миша подумал, что очень многое в их городе называется этим именем — и ресторан, и кинотеатр, и универмаг, будто нет ничего интереснее. Недавно он прочел, что бистро в Париже напротив кладбища Пер Лашез называется «Здесь лучше, чем там». Он засмеялся, рассказал об этом Тосе. Во всяком случае, название оригинальное.
«Черноморский» располагался метрах в трехстах от клиники, и сюда в будние дни бегали обедать молодые докторши с курсов усовершенствования. Иногда они выпивали за обедом по бокалу шампанского и, возвратясь в клинику на лекцию, смеялись громче обычного, глаза у них блестели и опекавшая их плоская, как взлетная палуба авианосца, доцент Панченко недовольно хмурила редкие брови и неодобрительно качала головой. Плохо забывать, что и ты, пусть давно, но тоже был молодым.
Василий, столичный житель, избалованный кухней московских и ленинградских ресторанов, побывавший даже на международной гастрономической ярмарке в Дижоне, скептически рассматривал длинное меню, в котором против большинства блюд стояли унылые прочерки.
— У вас тут, Миша, и пожрать нечего, — капризно сказал он, бросая на стол меню. — Пускай хоть селедки принесут с картошкой.
— Сейчас подойдет знакомая официантка и посоветует, что выбрать, — успокоил его Миша.
Он уже успел повидать Люсину маму, женщина, очень обрадовалась, увидев его, и обещала организовать все наилучшим образом.
Ресторан, где они сидели, был новый, большой, неуютный. По всему чувствовалось, что местные деятели торговли, открывая его, преследовали одну-единственную цель — как можно больше посадить людей. Столики стояли почти вплотную, так что между ними едва можно было протиснуться, а пятачок для танцев около эстрады был маленьким и тесным.
— Черт-те знает, какие сараи строят, — продолжал ворчать Вася, оглядываясь по сторонам. — Я, когда в Париже был, такого, знаешь, насмотрелся. Вот где любят и умеют пожрать. Помню, закатили нам обедик! — Он причмокнул губами, на миг даже зажмурился от воспоминаний. — Представляешь, Миша, омар «термидор», гусиная печенка с трюфелями, утка с кровью, картошка «пай», омлет с ромом и вареньем, сыры и в завершение — охлажденные фрукты в шампанском! Говорят, что их президент даже жаловался: «Разве можно быть президентом страны, где одного сыра шестьсот сортов!»
— А, между прочим, еще в Древнем Риме был принят закон против роскоши, — пошутил Миша. Он сидел сейчас оживленный, с раскрасневшимся счастливым лицом. Галстук его съехал на сторону, черные глаза улыбались. — По этому закону гостям могла быть подана лишь одна закуска — египетское рагу из морских продуктов. И больше ничего.
— Откуда ты знаешь? — удивился Вася.
— В «Мартовских идах» Уайлдера приводится письмо Клодии Пульхры своему домоправителю в Риме.
— Не читал, — вздохнул Вася. — Даже не слышал о таком писателе. Вообще ничего не читаю из художественной литературы. Некогда. А насчет роскоши — послушай. Один американский профессор рассказывал, что у них есть специальные отели для миллионеров, так называемые флайтели. Располагаются они в местах, куда попасть можно только на самолете. Для постояльцев предусмотрены катания на воздушных шарах, прогулки на маленьких дирижаблях, воздушные солнечные ванны на привязных аэростатах. Диву даешься, чего только не напридумают…