Доктора флота
Шрифт:
Рассказал Васятке, что пишу письма к себе. Он очень удивился и сказал, что, по его мнению, это то же, что высморкаться в платок и рассматривать результат. Может быть, он и прав, и давно стоит бросить эту бессмысленную, никому не нужную затею. Сам он по вечерам бегает на кафедру оперативной хирургии, выдирает у трупов из позвоночников спинной мозг и делает препараты. Вот ненормальный, одержимый своей хирургией.
21 июля.
В журнале «Костер» прочел статью Вс. Успенского «Как вести дневник». Из нее я узнал, что с целями,
Толстой собирался фиксировать в нем дурные свойства своей души и намечать пути их исправления. Я тоже.
Вчера после вечерней поверки ко мне подошел Паша Щекин и сунул сборник афоризмов.
— Прочти, — сказал он. — Есть любопытные.
Интересно, что, несмотря на мое критическое отношение к нему и неоднократно высказываемое в лицо возмущение его поступками, Пашка не обижается и всячески старается сохранить старую дружбу. Делает как командир взвода различные мелкие поблажки. Я сказал ему:
— Ты свое покровительство прекрати. Я в твоих потачках не нуждаюсь.
— Ладно, — согласился он. — Только я их делаю всем сталинградцам. Мы заслужили их кровью.
Уходя, он забыл на моей тумбочке черновик письма, адресованный некоей Вале. По-моему, даже начало этого письма дает представление о характере моего командира взвода.
«Валентина Владимировна, — писал он. — Нет, такое обращение не годится. Официальное, сухое и не выражает и части моих чувств к вам. «Валя!» — слишком обыденное и безразличное. «Валечка, солнышко мое!» — чересчур ласковое, а главное, употребляется, наверное, многими и потому стертое, привычное. «Валюшенька, единственная, самая любимая!» — это годится, но рановато, может быть в будущем, да?»
А чуть раньше, когда я был дневальным по роте, слышал его разговор по телефону. «Я приветствую лучезарную царицу Тамару, — вещал он, и в этот момент не только интонации голоса, но и его лицо казались мне чужими, незнакомыми. — Судя по вашему искрящемуся сопрано, вы не очень скучаете. Угадал? Боже, как вы проницательны. Княгиня Ирэн у вас? Можно ее пощупать по телефону?» Вот трепло, я и не предполагал, что он может говорить и сочинять такую чепуху.
Экзамены за четвертый курс закончились в октябре, и сразу все были расписаны по ленинградским госпиталям для прохождения практики в качестве субординаторов.
Но прежде произошли события, всколыхнувшие курс и заставившие забыть о многом, еще недавно прочно занимавшем курсантские головы.
В первой роте была компания ребят, состоявшая по преимуществу из выходцев с юга. Среди них были парни из Ростова, Армавира, Пятигорска, Краснодара. Они дружили, вместе проводили свободное время, танцевали. В компанию входили долбококк Миша Лобанов, игравший в самодеятельности на трубе, командир отделения Митя Бесков, ротный писарь Ухо государя, «несравненная Марион Диксон» Хейфец и еще несколько человек. Поскольку почти все они были южане, ребята называли их чеченцами. Сейчас уже трудно вспомнить, кому именно пришла в голову рискованная идея переименовать компанию в чечено-ингушский полк, сокращенно ЧИП.
Командиром полка стал ротный писарь сержант Витя Затоцкий. Миша Лобанов — полковым трубачом. Митю Бескова называли Мухамед Фагоцит, а худенького волосатого Хейфеца — муллой. Сочинили и шутливый гимн полка. Он исполнялся на мотив известной песенки «На Кавказе есть гора самая большая».
Никто не придавал этой веселой затее серьезного значения. Забавная игра развлекала, доставляла немало радостных минут.
Перед экзаменами и зачетами мулла Хейфец надевал чалму, халат, чувяки и, вздымая руки кверху, просил аллаха ниспослать на зачете тройку. И все сидевшие на полу, по-турецки поджав ноги, медленно кланялись и молили: «О, ниспошли нам свою милость, великий аллах». А после экзаменов у «Бахчисарайского фонтана», стоявшего посреди комнаты алюминиевого таза, устраивались шумные, половецкие пляски…
И вдруг однажды Витя Затоцкий был срочно вызван в кабинет командира курса. Там сидели Анохин, замполит и незнакомый капитан — щупленький, весь какой-то закопченный, словно обугленный. На столе перед ним лежала тетрадь с гимном и песнями чечено-ингушского полка.
— Вами создана военная хулиганско-земляческая организация, — неожиданно проговорил капитан, подняв от бумаг дегтярно-черные глаза и вперив их в сидевшего перед ним изумленного Затоцкого. Голос капитана показался Вите неестественным, металлическим, словно пропущенным сквозь пустую трубу. — Цель вашей организации политическая — дезорганизация вооруженных сил страны.
То, что сказал капитан, было так фантастически неправдоподобно, что в первый момент Витя даже улыбнулся и посмотрел на Анохина, ища подтверждения, что слова капитана шутка, розыгрыш и не более того. Но обычно веселый громкоголосый Анохин почему-то сидел молча, опустив глаза, а однорукий замполит тихонько ударял костяшками пальцев единственной руки по лежавшей перед ним тетради.
— Это ошибка, — наконец, поняв по виду присутствующих, что разговор идет серьезный, растерянно произнес Витя Затоцкий. — Никакая мы не организация, а просто дружеская компания, каких много у нас на курсе.
— Странная компания, которая называется чечено-ингушский полк, — усмехнулся капитан. — С командиром полка и гимном. Будет лучше, если вы признаетесь и все расскажете начистоту.
— Мне не в чем признаваться, — твердо сказал Витя.
С этого дня началось тягостное и утомительное разбирательство. В один голос, не сговариваясь, ребята утверждали, что не ставили перед собой никаких целей, а просто веселились и развлекались. Случайно получилось так, что восемь из девяти обвиняемых оказались фронтовиками, многие были ранены под Сталинградом, награждены боевыми медалями. Но закопченный капитан был неумолим. На очередном комсомольском собрании после доклада секретаря комитета и выступления инструктора политотдела, ребят исключили из комсомола. Что будет дальше — никто не знал. Занятия в голову не шли. Книги валились из рук. В увольнение не пускали. Именно тогда майор Анохин, никому не сказав ни слова, написал в Москву письмо. Две недели спустя пришла телеграмма. Всех девятерых вызвали в Наркомат военно-морского флота.
В приемной они увидели начальника политотдела Академии, Анохина, начальника контрразведки. В кабинет к адмиралу курсанты вошли строевым шагом, доложили. Вице-адмирал внимательно, переводя взгляд с одного на другого, посмотрел на них, увидел открытые молодые лица, суконки, украшенные боевыми наградами, еще раз полистал лежавшие перед ним документы, сказал сердито:
— Война еще не кончилась, товарищи. Учиться вам надо, овладевать профессией, а не в детские игры играть. Идите, и чтоб я никогда больше не слышал об этом полке.