Доктрина шока
Шрифт:
Аргентинская диктатура, несмотря на все свое желание ублажить иностранных инвесторов, сохранила в руках государства самые лакомые куски экономики: от национальной авиалинии до богатых запасов нефти в Патагонии. Но для Кавальо и его «чикагских мальчиков» эта революция прошла только полпути, и они хотели довершить начатое, используя экономический кризис.
В начале 1990-х годов аргентинское государство стало распродавать национальные богатства с такой скоростью и таким размахом, что это намного превосходило аналогичные явления в Чили 10-летней давности. К 1994 году 90 процентов государственных предприятий были проданы частным компаниям, таким как Citibank, Bank Boston, французским компаниям Suez и Vivendi, испанским Repsol и Telefynica. Перед совершением сделки Менем и Кавальо оказали неоценимую услугу новым владельцам: они уволили, по подсчетам Кавальо, около 700
Когда преобразования в Аргентине шли полным ходом, журнал Time разместил на обложке улыбающееся лицо Менема на фоне подсолнуха с заголовком «Чудо Менема» 40 . И это было действительно чудом — Менем и Кавальо провели радикальную и болезненную приватизацию, не вызвав народного возмущения. Как им это удалось?
Много лет спустя Кавальо пояснял: «Гиперинфляция ужасает людей, особенно людей с низким доходом и скромными накоплениями, потому что за несколько часов или дней они могут узнать, что их зарплата ничего не стоит из-за повышения цен, растущих с невероятной скоростью. И тогда люди обращаются к правительству: "Пожалуйста, сделайте что-нибудь!" И если правительство в ответ предлагает удачный план стабилизации, это дает возможность добавить к этому плану и другие реформы... и самые главные из этих реформ были направлены к открытию экономики, на дерегуляцию и приватизацию. Но тогда эти реформы можно было произвести лишь одним способом — используя положение, созданное гиперинфляцией, потому что население было готово принять эти резкие преобразования, чтобы избавиться от гиперинфляции и вернуться к нормальной жизни» 41 .
Однако долговременные последствия реализации плана Кавальо обернулись бедствием для Аргентины. Метод стабилизации валюты — песо, привязанное к доллару, — сделал производство товаров внутри страны столь дорогостоящим, что местные фабрики не смогли выдержать конкуренции с дешевыми импортными товарами, наводнившими страну. Было упразднено столько рабочих мест, что в итоге почти половина населения страны оказалась за чертой бедности. Хотя ближайшие последствия программы казались блестящими: Кавальо и Менем провернули приватизацию, пока страна переживала шок гиперинфляции. Кризис выполнил свою задачу.
То, что сделали аргентинские лидеры, касалось скорее не экономики, а психологии. Как прекрасно понимал Кавальо, много послуживший хунте, в момент кризиса люди охотно отдают власть тому, кто обещает им волшебное исцеление, — не важно, финансовый это кризис или, как в дальнейшем показала администрация Буша, атака террористов.
Вот почему крестовый поход, начатый Фридманом, смог пережить пугающую демократию — его крестоносцам не приходилось убеждать избирателей в правоте своего мировоззрения: они выступали в периоды кризисов, используя отчаяние перед лицом экономических проблем, которое связывало руки хрупким демократическим правительствам, не позволяя продвигаться вперед. Как только эта тактика была доведена до совершенства, возможностей для ее применения предоставилось значительно больше. За шоком Волкера последовал «текила кризис» * в Мексике 1994 года, азиатский масштабный кризис 1997 года и финансовый коллапс России в 1998 году, вслед за которым подобная ситуация возникла в Бразилии. Когда же эти кризисы и шоки потеряли свою силу, им на смену пришли новые бедствия: цунами, ураганы, войны и атаки террористов. Так формировался капитализм катастроф.
*
Банковский кризис, получивший название «текила», разразился в декабре 1994 г. — Примеч. ред.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ПОТЕРИ ПЕРЕХОДА:
ПОКА МЫ ПЛАКАЛИ, ПОКА МЫ ДРОЖАЛИ, ПОКА МЫ ТАНЦЕВАЛИ
Эти наихудшие времена несут в себе наилучшие возможности для тех, кто чувствует потребность в проведении фундаментальной экономической
ГЛАВА 9
ЗАХЛОПНУВШАЯСЯ ДВЕРЬ ИСТОРИИ:
КРИЗИС В ПОЛЬШЕ И КИТАЙСКАЯ БОЙНЯ
Я живу в Польше, ставшей свободной, и считаю Милтона Фридмана одним из главных интеллектуальных архитекторов свободы моей страны.
Какое-то химическое вещество высвобождается у тебя внутри, когда твои деньги умножаются в десять раз. Это вызывает зависимость.
Очевидно, мы не должны прекращать есть из боязни удушья.
Незадолго до падения Берлинской стены, ставшего символом крушения коммунизма, появился еще один знак, что советские барьеры рухнут. Это был Лех Валенса, безработный электрик с длинными закрученными вверх усами, который взобрался на стальную ограду, украшенную цветами и флагами, в польском городе Гданьске. Эта ограда окружала верфь имени Ленина, на которой забаррикадировались тысячи рабочих в знак протеста против решения Коммунистической партии повысить цены на мясо.
Забастовка рабочих была беспрецедентным вызовом правительству, послушному Москве, которое руководило Польшей 35 лет. Никто не знал, что будет дальше. Не пошлет ли Москва танки? Не станут ли они стрелять в забастовщиков, чтобы вынудить их работать? Когда развернулась забастовка, эта верфь стала очагом народной демократии в авторитарной стране, и рабочие расширили свои требования. Они уже не хотели, чтобы их жизнью управляли партийные аппаратчики, которые говорят якобы от имени рабочего класса. Они хотели создать свой независимый профсоюз и требовали права вести переговоры, добиваться лучших условий и бастовать. Не дожидаясь позволения, они проголосовали за создание своего профсоюза, дав ему название «Солидарность» 4 . В 1980 году весь мир был очарован «Солидарностью» и ее предводителем Лехом Валенсой.
Тридцатишестилетний Валенса настолько хорошо ощущал стремления польских рабочих, что, казалось, был с ними в духовном единстве. «Мы едим один хлеб!» — кричал он в микрофон на верфи Гданьска. Эти слова не только указывали, почему рабочие могут доверять Валенсе, они выражали важную роль католической церкви в новом движении. Партийные деятели отвергали религию, а для рабочих вера стала источником отваги, и все они принимали причастие, прежде чем идти на баррикады. Валенса, сочетавший в себе грубость и благочестие, открыл офис «Солидарности», держа в одной руке деревянное распятие, а в другой — букет цветов. Когда настало время заключать первое историческое трудовое соглашение между «Солидарностью» и правительством, Валенса написал свое имя «гигантской ручкой-сувениром с портретом папы Иоанна Павла II». Восхищение было взаимным: польский папа сообщил Валенсе, что он молится вместе с «Солидарностью» 5 .
«Солидарность» распространялась по шахтам, верфям и заводам страны с неимоверной скоростью. Через год в ней уже было 10 миллионов членов — почти половина работоспособного населения Польши. Завоевав право вести переговоры, «Солидарность» начала добиваться конкретных целей: пятидневной рабочей недели вместо шестидневной, права участвовать в управлении фабриками. Уставшие жить в стране, где превозносили идеализированный рабочий класс, но дурно обращались с реальными рабочими, члены «Солидарности» разоблачали коррупцию и жестокость партийных функционеров, которые прислушивались не к мнению народа Польши, но к далеким от польской жизни бюрократам в Москве. Накопившееся под гнетом однопартийной системы стремление к демократии и самоуправлению выливалось в создание местных ячеек «Солидарности», что вызвало массовый исход из Коммунистической партии.