Дольф Хейлигер
Шрифт:
Они застали доктора в кресле с подлокотниками в углу его кабинета, или, как он любил выражаться, лаборатории, погруженным в изучение огромного тома, напечатанного немецкими литерами. Это был маленький толстенький человек с почти квадратным смуглым лицом, которое казалось еще темнее благодаря ермолке из черного бархата, напяленной на его голову. Он обладал небольшим шишкообразным носом – настоящий туз пик, – который был оседлан очками, блестевшими с обеих сторон его хмурой физиономии и напоминавшим пару перехваченных сводом окон.
Представ пред столь ученою личностью, Дольф окончательно оробел; он глазел с ребяческим изумлением на все, находившееся в этом святилище знания: ему казалось, что он попал в чертог мага. Посередине комнаты стоял стол на ножках в виде звериных лап; он увидел на нем ступку с пестиком, пробирки, аптекарские банки и склянки и сверкающие металлические весы. В одном из углов находился массивный платяной шкаф,
Петер де Гроодт и его протеже [ * ] были приняты доктором – глубокомысленным, исполненным собственного достоинства маленьким человечком, который никогда не позволял себе улыбнуться, – с видом важным и величавым. Он оглядел Дольфа с головы до пят и с пят до головы; он воззрился на него поверх очков, из-под очков и сквозь очки; сердце мальчугана екнуло и замерло, когда на него уставились эти огромные стекла, похожие на две полных луны. Доктор благосклонно выслушал все сказанное Петером де Гроодтом в похвалу юного кандидата и затем, послюнив палец, принялся задумчиво перелистывать лежавший перед ним большой черный том. Наконец, после многочисленных "эхм!" и "гм!", поглаживания своего подбородка, раздумья и размышления, полагающихся по штату глубокомысленному человеку при решении вопроса, решенного в сущности сразу, он заявил о своем согласии принять к себе Дольфа в качестве ученика; он обещал обеспечить его постелью, столом и платьем и обучать врачебной науке, взамен чего тот обязывался служить ему до двадцати одного года.
* Покровительствуемый (франц.)
И вот герой наш внезапно преобразился: из непоседливого пострела, без присмотра носившегося по улицам, он превратился в докторского ученика, старательно орудующего пестиком в ступке под руководством самого Карла-Людвига Книпперхаузена. Для обожающей его старой матери это было поистине счастливое превращение. Она бесконечно радовалась, что сын ее получит образование, как и следовало юноше из хорошего рода; предвкушала тот день, когда он окажется в состоянии держать свою голову столь же гордо и независимо, как адвокат, живущий в большом доме напротив, или даже как сам господин пастор.
Доктор Книпперхаузен был уроженцем Пфальца в Германии, откуда вследствие религиозных преследований вместе со многими земляками выехал в Англию. Он был одним из трех тысяч палатинатцев [ * ], которые, пользуясь покровительством губернатора Хентера, в 1710 году переселились из Англии за море. Где именно доктор учился, каким образом постиг медицину, где и когда получил врачебный диплом – ответить на эти вопросы теперь было бы в высшей степени затруднительно, ибо даже и в то время про это не ведала на одна живая душа. Несомненно однако, что его поразительное искусство и таинственные познания были предметом толков и изумления простолюдинов всех ближних и дальних мест.
* Жители Пфальца (иначе – Палатината, в Германии)
Его методы лечения в корне отличались от методов всякого другого врача; он применял таинственные микстуры, рецепты которых были известны ему одному, и, как говорят, приготовляя и применяя лекарства, постоянно сверялся со звездами. Вера в его искусство, особенно среди голландцев и немцев, была так велика, что во всех трудных случаях они прибегали исключительно к его помощи. Он был одним из тех никогда не ошибающихся врачей, которые всегда добиваются внезапного и чудесного исцеления пациентов, совершенно безнадежных, по отзыву других докторов; но, разумеется, только в том случае, если "болезнь не слишком запущена", как они имеют обыкновение предусмотрительно заявлять. Библиотека доктора также служила предметом толков и изумления соседних кварталов, даже, я сказал бы, всего городка. Честной народ смотрел с превеликим почтением на человека, который прочел три битком набитые книгами полки, причем некоторые
Поступив к доктору на правах домочадца, Дольф незамедлительно был водворен в помещение, принадлежавшее его предшественнику. Это была комнатка на чердаке обычного, увенчанного крутою крышею голландского дома, где в непогоду барабанил по гонту дождь, и ослепляла яркими вспышками молния, и в щелках завывал ветер; к тому же тут носились целыми полчищами голодные крысы, рыскавшие повсюду подобно донским казакам [ * ], невзирая на отраву и крысоловки.
Не прошло и нескольких дней, как Дольф по уши погрузился в изучение медицины. Утром, в течение дня и ночью трудился он в одном углу докторской лаборатории, изготовляя пилюли, фильтруя микстуры и растирая пестиком в ступке, между тем как доктор, от нечего делать или в ожидании пациентов, восседал в противоположном углу и, облачившись в халат и бархатную ермолку, рылся в каком-нибудь фолианте. Говоря по правде, равномерный стук пестика или, быть может, клонящее долу монотонное жужжание летних мух убаюкивали порою почтенного доктора, и он начинал клевать носом, но и в этих случаях очки его бодрствовали и пристально глядели в раскрытую книгу.
* Русские казаки, участвовавшие в кампании 1813-1814 годов, произвели сильное впечатление на всю Европу той внезапностью и быстротою, с которой они появлялись там, где их не ожидал неприятель.
В докторском доме, впрочем, пребывала еще одна владетельная особа, по отношению к коей Дольф был связан вассальной зависимостью. Хотя доктор был холостяк и к тому же человек важный и исполненный собственного достоинства, но, следуя примеру многих высокомудрых людей, он покорно сносил тираническое правление юбки. Он был всецело во власти своей домоправительницы. Это была тощая, с длинной талией, деловитая и раздражительная женщина в маленьком Круглом стеганом немецком чепце, с огромною связкою дребезжащих ключей у пояса. Фрау Ильзе (или, иначе, фру Ильзи, как обычно ее называли) была неизменной спутницей доктора в его странствиях из Германии в Англию и из Англии в эти края; она пеклась о его хозяйстве и о нем самом и управляла им, надо признаться, настолько мягко и незаметно, что он этого вовсе не ощущал, хотя всем прочим частенько приходилось чувствовать на себе ее тяжелую руку. Объяснить, каким образом добилась она столь значительной власти, я не берусь. Толкуют, правда, о том... но о чем не толкуют с тех пор, как сотворен мир? Кто вообще в силах ответить, каким способом женщины обладают верховною властью? Женатый еще бывает порою хозяином у себя в доме, но доводилось ли кому-нибудь встретить холостяка, который не пребывал бы под башмаком у своей экономки?
Нужно отметить однако, что власть и могущество фру Ильзи не ограничивались пределами хозяйства доктора Книпперхаузена. Она принадлежала к числу тех всюду сующихся кумушек, которые знают чужие дела много лучше, чем те, кого эти дела затрагивают непосредственно; их всевидящее око и вечно трещащие языки внушают соседям ни с чем не сравнимый ужас.
Не успеет, бывало, случиться в городке сколько-нибудь занятное скандальное происшествие, как все уже досконально известно вездесущей фру Ильзи. У нее была куча приятельниц, которые бесконечною чередою спешили в ее крошечную гостиную, принося с собой короба новостей. Больше того, ей случалось повергать подробнейшему разбору целые ворохи секретнейших сплетен у полуоткрытой на улицу двери, где она часами судачила с одной из болтливых подружек, несмотря на обжигающий холодом резкий декабрьский ветер.
Нетрудно догадаться, что, находясь в подчинении у доктора и одновременно у его экономки, Дольф жил в общем несладко. Поскольку фру Ильзи распоряжалась ключами и поскольку все плясало под ее дудку, задеть ее означало бы обречь себя на вечное голодание; в то же время проникновение в тайны ее характера было для Дольфа задачей гораздо более сложной, чем изучение медицинской премудрости. Когда он бывал свободен от занятий в лаборатории, ему приходилось носиться взад и вперед по городу с ее поручениями; по воскресеньям он должен был сопровождать ее в церковь, возвращаться обратно с нею и нести ее библию. Много, много раз бедняге Дольфу выпадало на долю подолгу простаивать на церковном дворе, дрожать от холода, дуть на окоченевшие пальцы и растирать отмороженный нос, терпеливо дожидаясь фру Ильзи, которая, собрав вокруг себя кучку приятельниц, болтала без умолку, и они покачивали головами и разрывали в клочья какую-нибудь несчастную жертву, попавшуюся им на язык.