Долг чести
Шрифт:
– Хорошо сказал, – одобрил опер, поправив китель. – Кого процитировал?
– Владимир Высокий, который сыграет капитана МУРа. Вы от темы не уходите, у вас работа стоит, а нам завтра в Москву вылетать.
– Тем более, – даже порадовался тот. – Гитара – вещдок, придется задержаться, пока идет следствие.
– С какой это радости? – удивился я. – У меня тут отец остался, он гитару и заберет. А если так потребуется, то и я задержусь. Ради справедливости согласен.
Тут раздался стук в дверь и зашел мужичок. Судя по светлой коже снизу у подбородка, он совсем недавно
Опер обрадовался, сказав:
– Это бригадир буровой вышки, начальник тех охламонов, что у вас гитару взяли. Повезло, он как раз в городе и захотел с вами поговорить.
Лейтенант вышел, а мы несколько секунд задумчиво изучали друг друга. Наконец он начал уговаривать, обращаясь к матери, но та сидела и изучала портреты министра МВД и Брежнева на стене, не реагируя на него. Маме было любопытно, до чего все дойдет, хотя прямо сказала мне, что чуть позже заявление заберет, губить жизнь мужиков она не хотела. Да я и не против, так и сказал ей. Но наказать их хочу, к этому все и вел.
Бригадир наконец стал общаться со мной, но тоже ничего не добился и, вздохнув, достал сверток в платке, развернул, показывая красные червонцы, сказал:
– Может, договоримся?
Я даже со стула вскочил с красным от ярости лицом:
– Мзду мне суешь?! – зло шипел я. – Я мзду не беру, мне за державу обидно. Уберите, пока милицию не вызвал и вас не арестовали за дачу взятки должностному лицу!
– Чего? – удивился тот, шустро пряча деньги.
– В смысле за дачу взятки, – поправился я, садясь на место.
– Так чего ты хочешь?
– Наказания. Сурового и неотвратимого наказания.
– У них семьи, дети малые, – горестно вздохнул бригадир, и я понял, что сейчас будут давить на жалость.
– Я не про это, – отмахнулся я. – Я заберу заявление, но с одним условием.
– Каким? – тут же заинтересовался он.
– Пусть лейтенант вернется, это его тоже касается, свидетелем выступит.
Бригадир сходил за опером, они вернулись, хозяин кабинета за столом устроился, и оба мужчины внимательно посмотрели на меня: чего это я такое выдам?
– Под вашу ответственность. Я хочу, чтобы вы взяли их на поруки и не давали им пить спиртное в течение года. С завтрашнего числа и до тринадцатого июня тысяча девятьсот семьдесят третьего года они будут вести трезвый образ жизни. Потом с них епитимия снимается. Любое спиртное, от пива до самогона, а вот квас, лимонады и кефир в список не входят, хотя там есть какая-то доля процента алкоголя. И это еще не все. Когда они проснутся, похмеляться не давать, только воду.
– Это жестоко, – в шоке пробормотал бригадир, губы его затряслись.
– Жестоко, – подтвердил я. – Но это лучше, чем четвертование или дыба, как я первоначально хотел просить. Я очень не люблю, когда трогают мое, в этом случае у меня появляется желание причинять другим гражданам повреждения, мало совместимые с жизнью.
Похоже, бурильщик начал прикидывать, что суд – не такое и страшное дело, по поручительству товарищей с буровой могут и условное получить. Лейтенант же с живейшим интересом переводил взгляд с меня на бригадира и обратно, ожидая,
Это еще не все, я все на бумаге решил оформить, лейтенант под мою диктовку написал, и они с мамой расписались как свидетели, а мы – как истец и представитель обвиняемых. На этом гитару я забрал. Пока бумаги оформлялись, я отмывал ее до зеркального блеска.
– Товарищ лейтенант, я тут насколько песен написал. Хотите исполню?
– Про маму? – с живейшим интересом спросила моя мама.
– Э-э-э, – я смутился. – Это другая песня, не думаю я, что она тебе понравится. Может, ты меня на улице подождешь?
– Ну уж нет, – села она на стул, и стало ясно, что не встанет.
А лейтенант кликнул знакомых, и в кабинет набилось человек десять, даже окно открыли, чтобы не так душно было. Бригадир тоже остался. Тронул струны, провисшую я уже подтянул, и сказал:
– Не судите меня строго, я еще учусь. Есть среди вас такие замечательные люди, которые стали папами и у которых есть сыновья? Можно поднять руки.
Подняли шестеро, включая опера и бурильщика. Кивнув, принимая ответ, я добавил:
– Это песня для вас, для пап.
Медиатор побежал по струнам, как лодка по волнам, и золотой голос гитары тронул частички души каждого. Дверь открылась, и нас начали слушать из коридора. А такие простые, но душевные слова разлетались по кабинету:
– Кто-то зовет их «батя», Кто-то отцом называет, А я называю «папа», Ведь лучше его не бывает. Папа очень был скромный всегда. Улыбался на мой он вопрос: Почему ты, папа, всегда уходил, Когда приходил дед Мороз. И в шесть лет на машине вдвоем Мы с тобой на безлюдной дороге, И я впервые сижу за рулем, А педали жмут папины ноги. Он ремня тебе дать обещал, Ты внутри холодел от вины, Но из брюк он ремень доставал лишь тогда, Когда мама стирала штаны…Когда я замолчал, проняло всех, многие украдкой вытирали слезы с ресниц, и я еще больше убедился, что у Тимофея настоящий золотой голос, поэтому почти сразу сыграл следующую. Про маму. Она в этот раз купалась во внимании мужчин в форме, которые понимали, для кого я пою. Правда, все равно выбил слезы у нее. Да и слушатели тоже были задумчивы и печальны, видимо, многие вспомнили своих мам.
– А теперь давайте что-нибудь веселое, – громко сказал я, вырывая всех из их воспоминаний. – Думаю, все мужчины здесь меня поддержат. Итак, песня называется «Шопинг».