Долг и отвага. Рассказы о дипкурьерах
Шрифт:
— Ребята, мы тут для вас дело придумали… Листовки… Только об этом никому ни слова.
Так состоялось наше приобщение к революции.
Грянула первая мировая война. Призвали и мой год. У одесского воинского начальника процедура была недолгой: «Годен!» Уже через день нас погрузили в товарный вагон с надписью: «40 человек или 8 лошадей» — и отправили в Херсон в тамошнюю крепость, где был расквартирован 44-й полк.
Муштра с утра до ночи. Фельдфебель нещадно матерился, пуская в ход кулаки.
В 1916 году отправили на фронт. За участие в знаменитом Брусиловском прорыве получил Георгиевский крест. За Тарнополем немцы впервые применили ядовитые газы; человек тридцать из батальона основательно пострадали, в том числе и я. Почти ослепшими привезли нас в госпиталь. Там и довелось встретить Февральскую революцию.
— Товарищи, свобода, царя больше нет!
У всех радостные лица, целуемся, поздравляем друг друга. И вот я снова в Одессе, где устроился в типографию железной дороги. Дни огромного революционного накала. Непрерывно — на собраниях, митингах. В мае 1917 года стал членом РСДРП (большевиков). А дальше напряженная борьба, борьба за революцию, борьба с румынскими боярами, русской белогвардейщиной, националистическими бандами, польскими интервентами.
Когда я стал членом ленинской партии, меня направили для партийной работы в Измаил. Дел там было много. В городе, науськиваемые монархически настроенными офицерами, различные подонки начали грабежи. Чтобы покончить с ними, создали дружину, которая вскоре выросла до 500 человек. Начальником дружины назначили меня. В октябрьские дни ее переименовали в красногвардейский отряд.
В начале января 1918 года войска королевской Румынии вторглись на нашу землю. Нас, красногвардейцев, направили на фронт. В отряде, которым я командовал, было около 300 человек и одно орудие. Врагов — в десятки раз больше, они лучше вооружены. Положение было отчаянное…
Решили немедленно связаться с ревкомом в Измаиле, договориться, как действовать дальше. Еду туда сам. Но там уже хозяйничали оккупанты. Настало тяжелое время нелегальной работы на оккупированной сначала боярской Румынией, а затем немецкими кайзеровскими войсками территории.
Работать приходилось в чрезвычайно сложной обстановке. На Украине бесчинствовали не только немецкие оккупанты, но и банды украинских националистов всех мастей и оттенков.
В феврале 1919 года фронт приблизился к Бердичеву. В марте в город вступают части Красной Армии. Мы, молодежь, влились в ее ряды. Меня назначили заместителем военкома 5-го кавалерийского полка 1-й Украинской советской (впоследствии 44-й стрелковой) дивизии, которой командовал двадцатичетырехлетний Николай Александрович Щорс. В один из мартовских дней Щорс приехал к нам в полк.
Предстояли бои за Коростень. Собрав командиров, начдив сказал:
— В первую очередь вы, лично вы, отвечаете за выполнение приказа. Коростень должен быть взят, и надо, чтобы люди это поняли.
В боях за город я был дважды ранен, и меня эвакуировали в тыл. Но ненадолго.
…1919 год. Боевая весна на Украине. Трудная весна. Петлюровцы прорвались к Жмеринке и заняли этот важный железнодорожный узел. В мае командир 6-й дивизии Красной Армии Григорьев поднял дивизию против Советской власти. Восставшие пытались разоружить красных курсантов — так назывались воспитанники курсов красных командиров, созданных по инициативе Владимира Ильича Ленина.
Вместе с красными курсантами мне довелось воевать в те тревожные дни.
Не успели сведенные в бригаду воспитанники военных училищ ликвидировать банды Зеленого и других атаманов, как снова активизировалась контрреволюция. Под черным знаменем анархии собрались молодчики Махно, которые бесчинствовали от Гуляй-Поля до Помошной, под Балтой и Уманью «гуляли» банды Волынца и Заболотного. И снова бригада красных курсантов пошла в бой вместе с другими частями Красной Армии, очищая землю Украины.
Осенью 1919 года, по указанию народного комиссара по военным и морским делам Н. И. Подвойского, меня в числе некоторых военных работников вызвали в Москву. Вскоре я был назначен комиссаром Военно-инженерных технических курсов.
Прошел примерно месяц после моего вступления в должность. Как-то раз мне позвонили и попросили в десять часов вечера зайти в особый отдел ВЧК на Лубянку.
В назначенное время явился. Получил пропуск к начальнику особого отдела А. X. Артузову. Он меня пригласил пойти с ним. Заходим в какой-то кабинет. Из-за стола поднимается высокий худощавый человек с каштановой бородкой, красивыми глазами, открытым взглядом. Поздоровались, меня пригласили сесть. Хотя в комнате было не очень светло, я узнал в этом человеке Феликса Эдмундовича Дзержинского. Дзержинский извинился, что потревожил меня в такой поздний час.
— Нам надо выяснить один вопрос… — Он взял из рук Артузова папку и раскрыл ее.
Вот в чем дело, — сказал Феликс Эдмундович. — На курсах, где вы являетесь комиссаром, работает начальником бывший царский генерал Мириманов. Что у него на душе, трудно разобрать. Но факты таковы, что ничего компрометирующего мы не видим, а догадками не руководствуемся. По нашим данным, он не связан ни с какими подозрительными организациями. Нет у нас оснований подозревать его и в связи с белыми. Между тем на него поступает много заявлений, правда все они анонимные. В этих заявлениях его обвиняют во всех грехах и выставляют как заядлого контрреволюционера, даже пытаются приписать ему руководящую роль.
Арестовать Мириманова, продолжал Дзержинский, конечно, нетрудно, но настораживает, что заявления без подписей и многое другое… И мы думаем, не хотят ли личные враги Мириманова с ним разделаться нашими руками и убить двух зайцев — наказать царского генерала за его «предательство» и переход на сторону красных и скомпрометировать нашу работу, показать: вот, мол, как большевики поступают с царскими генералами, перешедшими на их сторону. Поэтому мы и решили всесторонне все проверить, послушать и ваше мнение, хотя знаем, что работаете вы на курсах недавно.
С начальником курсов, в прошлом генералом царской армии Миримановым, я уже был знаком. Это был человек лет пятидесяти, нрава крутого, но, как мне казалось, справедливый и честный.
Я изложил Феликсу Эдмундовичу все, что знал о Мириманове с момента вступления в должность комиссара.
— Он крут, — сказал я, — иногда груб, но любит порядок, людей держит строго, и возможно, что это многим не нравится. С нами, коммунистами, не заигрывает, решает все по-деловому…
Мы поговорили минут двадцать. Ф. Э. Дзержинский рассказал о разного рода провокациях, к которым прибегают белогвардейцы, и посоветовал не ослаблять бдительность и держать связь с Артузовым. Так партия в лице одного из ее крупнейших деятелей, Ф. Э. Дзержинского, учила внимательно относиться к людям, не решать вопросов с наскока, доверять людям, проверять по делам. Мириманов и дальше честно служил в Красной Армии.