Долг и отвага. Рассказы о дипкурьерах
Шрифт:
Несколько петлюровцев пошли по шеренгам. Осмотр начали с двух концов. У бандитов были мешки — в них ссыпали добычу. Ото всех сильно несло самогоном.
Урасов внимательно наблюдал за обыском. У двух военнопленных бандиты распороли пальто и нашли деньги. Их тут же зверски избили. Стоявшие рядом шарахнулись в стороны.
— Стой, суки, а то всех порубаемо!
Пока восстанавливался порядок, Владимир успел передвинуться левее: он заметил, что двое «конфискаторов» слева менее тщательно шарят, хотя больше матерятся. Тучный петлюровец с желто-голубым бантом на папахе каждого тыкал кулаком в грудь:
— Шо у тэбе?
Жадно
Вот он наконец остановился перед Урасовым. Ожидая удара в грудь, Владимир стал чуть боком, так, чтобы удобней было откинуться назад. Удар скользнул по пальто.
— Шо у тэбе?
Владимир протянул завязанное в платок серебро. Тучный с жадностью захватил горсть, высыпал себе в карман.
— Оце й усэ?
— Все. Больше ничего нету.
Колючие глаза недоверчиво шарили по фигуре Урасова.
— Вот разве что это… — Он подтолкнул ногой свой сундучок, раскрыл. Там сверху лежали специально заготовленные мыло, дамские чулки и другая дефицитная дребедень. Все это быстро очутилось во вместительном кармане петлюровца.
— Скидай ботинки!
У Владимира были новые, крепкие кожаные ботинки сорок пятого размера — на два номера больше, чем нужно. — тоже не случайно.
Грабитель тут же натянул ботинок, повертел ногой, неожиданно швырнул обратно:
— Дужэ вэлыки.
Выругался витиевато и подошел к следующему.
«Кажется, пронесло». Спина Владимира была влажной.
«Конфискация» закончилась. Два вздувшихся мешка награбленного бандиты поднесли к верховому усачу, перебросили через седло. Главарь махнул нагайкой вдоль улицы:
— Топай отседова к… да побыстрей! Щоб через пять минут духу вашего не было!..
Деревня осталась позади. Через несколько часов пришли в Винницу. А там — вновь вперед и вперед.
С трудом — то на товарняке, то пешком — добрались до Жмеринки. Дальше — до Проскурова — месили грязь на проселочных дорогах. Все время слышалась орудийная стрельба. Наконец добрались до вокзала. В зале ожидания — стоны, крики. Оказывается, здесь были те, кто попытался доехать товарным составом из Жмеринки. Перед самым Проскуровом рельсы оказались разобранными, произошло крушение. И теперь в вокзале лежали люди с тяжелыми ушибами, с переломанными руками, ногами. Петлюровцы озлобленно кричали, чтобы все убрались с вокзала. Одного военнопленного, пытавшегося возражать, застрелили. Чувствовалось, что бандиты готовы распоясаться вовсю.
— Пойдем отсюда скорее, — предложили спутники Владимира. — Вона что творится! Петлюровцы как скаженные бегают.
Урасов окинул взором зал. На лавках, на полу лежали раненые, беспомощные, стонущие люди.
— Ну что смотришь, пошли! — тянул его за рукав сосед.
Владимир поставил свою ношу в угол. Сказал:
— Покарауль, я поищу аптечку.
Он побежал к дежурному по вокзалу. Аптечка нашлась. И Урасов принялся перевязывать и врачевать. Искусству оказывать первую помощь, особенно при ушибах, переломах, он научился еще до революции, в Перми, когда был дружинником. Через несколько минут нашлись добровольные помощники. Как могли, облегчали они участь раненых.
Урасов не заметил, сколько прошло времени.
Вдруг кто-то грубо схватил его за плечо, толкнул, едва не повалив на пол. Петлюровец!
— Пойдем! — приказал он.
Раздалось сразу несколько голосов раненых:
— Так то ж дохтур!
— Побойтесь бога!
— Отпусти фершала, ради Христа!
Петлюровец замахнулся прикладом на раненого и заорал:
— Прекрати лопотать! Его главный врач требует!
— Какой главный врач? — удивился Урасов.
Петлюровец показал на окно:
— Разве не видишь? Санитарный поезд прибыл.
Владимира проводили в пассажирский вагон.
Главный врач — худой, лысый, в пенсне — заканчивал ужинать. На столике стояла бутылка коньяку.
— Ты что же, любезный, фельдшер?
Владимир вытянулся:
— В нашей австро-венгерской армии такого звания нет. Я санитар.
— Так ты, значит, австро-венгерский пленный?
— Так точно, ваше благородие.
— Мне передали, ты умело действуешь… А жаль, что ты не фельдшер и что астрияк.
— Словак, вашескородие.
— Ну, черт с тобой, все равно. Садись за стол. Ешь!
От коньяка Урасов отказался («голоден, опьянею»), но поел как следует. Врач выпил еще коньяку.
— Слушай, словак, а пожалуй, я дам тебе медикаментов на дорогу.
— Отберут все равно…
— Не отберут, получишь бумагу.
Так Урасов нежданно-негаданно стал обладателем петлюровской охранной грамоты на украинском языке. В ней говорилось, что медикаменты выданы санитарным отделом атамана Петлюры фельдшеру Браблецу для оказания медицинской помощи группе военнопленных, следующих на родину.
С такой грамотой Урасов смело ходил к комендантам и всевозможным начальникам и в конце концов пересек австро-венгерскую границу.
…Потрепанные и грязные пассажирские вагоны февраля девятнадцатого года. Они скрипят, покачиваются, стонут. Поезд идет на Дебрецен. В вагонах — бывшие военнопленные и сопровождающие — представители австро-венгерских властей. У них — альбомы с фотографиями тех, кто находится в русском плену. Показывают, спрашивают: кого знаете, где он сейчас, чем занимается. Не нравятся Урасову эти сопровождающие. В Дебрецене наверняка загонят всех в «карантин», будут проверять. В сумерках, когда поезд с натугой преодолевал подъем, Урасов спрыгнул, скатился вниз, под откос. Было уже темно. Зашагал вслед поезду по шпалам. Накрапывал дождь. Сильней и сильней. Он лил всю ночь. К рассвету, промокший до костей, Урасов добрался до станции Горонда. Вокзал пуст. Поезд на Будапешт отправится через четыре часа. Надо воспользоваться этим временем, чтобы хоть кое-как обсохнуть. Побродил немного по прилегающим к вокзалу улицам, суша одежду теплом своего тела. Ехать сразу в Будапешт, не зная обстановки, рискованно. Поэтому взял билет до Хатвана: там много русских, работающих на сахарном заводе, легче затеряться в случае беды.
Наконец подали поезд. В купе сели четверо. Супружеская пара и еще двое мужчин. Владимир бросил быстрый, оценивающий взгляд. «Срисовал», как говорят. Одеты хорошо. Двое мужчин — один худощавый, второй пухлый и мягкий, как подушка, — подозрительно покосились на незнакомца: его помятый, сырой, видавший виды костюм вызвал гримасу. У худого в петле жилета матово поблескивала золотая цепочка часов, на пальцах толстяка — два дорогих перстня. «Ну и компания!» — подумал Урасов.
Он закрыл глаза. «Притворюсь дремлющим, чтобы не было расспросов». Все же толстяк улучил момент: