Долгая дорога к логу
Шрифт:
– Отец, конечно,- сказал Кандид.- Он придумал. Хотя, не совсем так... Не то чтобы придумал... Их давно уже придумали, не здесь, не в лесу... Как тебе это объяснить?
– Кандид замялся.- Отец про болотники знал. Раньше знал. Ну, вспомнил и применил... Надо же было как-то на болотах жить.
– Все равно я не понимаю,- покачал головой Ворчун.- Как в тебе это берется, Умник? Берется же откуда-то разная польза, как ты ее придумываешь? Отец твой болотники придумал, ты, значит, петли свои хитрые. Потом, понимаешь, крючья костяные на веревки привязывать. Чудно.
– Ну и сколько мы тут будем торчать?
– проговорил Сухой.Долго ведь придется торчать, пока это наши подойдут, а они ведь дольше будут идти, если со стороны Лысой поляны.
– Сидеть - не идти,- заметил Лохмач.- Сколько понадобится,
Стволы деревьев были усеяны шишкообразными наростами и шипами-побегами, которые вполне выдерживали тяжесть человеческого тела, так что прибегать к помощи веревочных захватов не пришлось. Кандид вскарабкался наверх, распугивая по пути жуков и муравьев, и нашел себе в переплетении ветвей удобное место. Сквозь листву было видно узкую полосу Безымянного озера, часть стоянки и соседнее дерево, на котором слегка подрагивали ветки - там устраивался Лохмач. Кандид снял мешок, закрепил его рядом, лег на живот и сразу почувствовал, что устал. Он снова был один на один с собой и лесом. Сейчас можно было какое-то время отдыхать.
Он глубоко вздохнул и закрыл глаза. Память вновь неторопливо, под шелест листвы и дуновение ветерка, под звуки просыпающегося леса потащила его глубоко в прошлое. И опять она унесла его в те времена, когда им только еще приходилось учиться жить в новых условиях, туда, где уже кончалась эпоха Одержания и начиналась другая эпоха - Затишья. И они учились, им ничего больше не оставалось, кроме как учиться и привыкать. Они учились и привыкали. Привыкали прятаться в самых непроходимых болотах и передвигаться по лесу ночью, кочевать с места на место и опасаться каждого шороха, спать на деревьях или не спать по несколько дней, привыкали охотиться и запасать вяленое мясо впрок, изготавливать веревки из лиан, а оружие из костей, жить в хижинах из шкур и палок, которые можно быстро разбирать и носить с собой, и еще ко многому и многому они привыкали... Они познали и частую смерть и жестокость, они научились ненавидеть врага, научились убивать, убивать безжалостно, потому что это был враг, научились мириться с гибелью товарищей и близких, и оплакивать их скупо, недолго, без истерик... Одержание победило везде, но - не всех. Их оставалось поначалу немного, но они были везде - разрозненные кучки не сдавшихся, затаившихся, озлобленных. Их разбросало по лесу на долгое, очень долгое время: время скитаний, случайных и редких стычек с мертвяками, время мифов, легенд и надежд на то, что когда-нибудь все вернется обратно, а это мерзкое время уйдет, сгинет, как страшный сон. Время Затишья. Они начали воспитывать детей, уже не знавших расслабленности деревенской жизни, хотя и помнивших об этом таком недавнем и одновременно таком дальнем прошлом. Кандид нашел себе в племени жену, а потом у них родился сын. Последнее из того, что у него осталось от отца, были его долгие мучительные состояния раздумья в попытках понять настоящий момент. Он был твердо уверен, что понять его необходимо, иначе никогда не понять, что их ожидает завтра. Разобраться, что же с ними произошло, чтобы знать, что с ними может произойти, а может быть, и - должно произойти. Это терзало его больше всего. Он все меньше думал о возвращении на свою настоящую родину, поскольку уже не был уверен, что ему нужно возвращаться. Да, с каждым днем он был в этом все меньше и меньше уверен... Кандид всегда сожалел, что к тому времени, когда он из маленького несмышленого пацана превратился в подростка, матери уже не было в живых, и он так никогда и не узнал, почему однажды отец собрал мешок, потрепал его по голове, шепнул что-то матери и ушел. Неизвестно куда. Один. Навсегда. А может, мать и сама не имела об этом понятия, может, не знал Молчун, как объяснить ей то, что и сам себе объяснить не мог, то, что терзало его, теребило душу, искало ответа и не находило, и, видимо, не могло найти. Может быть, для этого ему и надо было уйти, может быть, ради поиска ответа он и исчез тем ранним солнечным утром...
Кандид не заметил,
Что-то происходило. Непредусмотренное. Кандид ощутил это каким-то шестым чувством. Что-то было не так, и надо было спускаться на землю. Он высунулся наполовину из листвы и принялся крутить головой по сторонам. То, что он увидел, и впрямь не предвещало ничего хорошего. По восточной стороне склона, простирающегося в направлении стоянки, приближались вооруженные люди. Они шли цепью, посматривая в их сторону, сжимая в руках копья, рогатины и топоры. Сколько их было, Кандид не успел сосчитать, потому что в этот момент раздались приглушенные возгласы со стороны озера. Оттуда, из зарослей тростника тоже одна за другой появлялись фигуры, только не от воды, а откуда-то сбоку. Мужики были совсем сухие, да и плотов у берега не было видно, и тогда Кандид понял со всей очевидностью, что мужики просто обогнули озеро. Их окружали, брали в кольцо, и в этом не было никакого сомнения, причем силы были явно неравные.
Медлить было губительно.
Кандид сбросил вниз мешок и прыгнул следом. Высота оказалась приличная, но это уже было не важно. Он ударился пятками о землю, но не почувствовал боли и тут же вскочил, выхватывая из-за пояса топор. Лохмач уже стоял на земле и что-то кричал вслед Ворчуну, который шел, держа в одной руке топор, а в другой нож, навстречу противникам, поднимающимся со стороны стоянки. Он, скорее всего, не видел тех других, заходивших с озера.
– Уходить надо!!!
– орал где-то за спиной Сухой.- В лес надо уходить, вглубь!!! Перебьют! У них же копья!
Лохмач тоже понял, что надо бежать, что надо хотя бы выйти из оцепления, дабы их не перерезали, как колотунов в загоне. Но Ворчун ничего не слышал. Для него существовали сейчас только собственные боевые крики и собственная одержимость.
Кандид бросил взгляд на стоянку. Там тоже что-то происходило, только не было понятно - что. Среди хижин сновали фигурки, царило какое-то людское мельтешение, какая-то суета... Сухой надрывно кричал Лохмачу что-то про Рябого, про крылаток, Лохмач пятился вверх по склону, озираясь по сторонам. Кандид схватил левой рукой мешок и тоже стал отступать. Продолжал выкрикивать что-то Ворчун, сбегая вниз по склону. Мужики, наступавшие с озера, были уже совсем близко. Первым карабкался огромный косматый верзила с большущими ручищами. Такими ручищами он, наверняка, в былые времена мертвяка с одного удара разрубал, мелькнула у Кандида мысль.
– А ну-ка стоите, братцы!
– угрожающе зарычал верзила.Куда это вы, а? А идите-ка сюда, куда же вы?!
И неизвестно, что бы было дальше, но в этот миг со стороны стоянки внезапно донесся раскатистый протяжный шум, некий многоголосый возглас, похожий на замирающее "а-а-ах-х!.." Так могла кричать только толпа.
Мужики Одноухого замерли как вкопанные и одновременно повернулись к стоянке.
А там уже началось то, что должно было начаться. Стоянка быстро наполнялась бегающими вооруженными людьми, яростными воплями, бабьим визгом и всем тем, что еще присуще сражению.
Прошло еще несколько секунд, и шок, охвативший людей Одноухого, пропал.
– Ловушка!
– заорал кто-то снизу.- Это же ловушка!
На лице верзилы отразились сомнение и нерешительность. Кандид увидел, как несколько человек позади верзилы помчались назад к тростнику. То же самое случилось и там, куда кинулся Ворчун. Ситуация резко изменилась. Большая часть противника решила вернуться на стоянку, на подмогу своим. Не было осады, не было окружения, были несколько недоумевающих агрессивно настроенных человек. Кроме верзилы с этой стороны остался еще один мужик. Какой получился расклад у Ворчуна, Кандиду не было видно, он только заметил, что Сухой, размахивая топором, бросился туда, к нему на подмогу. Верзила, в свою очередь, тоже принял решение.