Долгая лорога домой
Шрифт:
Снаружи яркий солнечный свет ослепил Ленгли. Тропики Земли стали за пять тысяч лет еще жарче. Он увидел толпу вооруженных людей, обступивших военный флайер, и что-то внезапно кольнуло его в сердце.
— Чантхаваар, — спросил он, — могу ли я попрощаться с Сарисом?
— Извини, — агент похлопал его по плечу не без симпатии, — я знаю, он твой друг, но в этом деле и так слишком много риска.
— Ладно… смогу ли я его еще раз увидеть?
— Возможно, Мы не мясники, капитан. Мы ничего ему не сделаем, если он будет с нами сотрудничать, — Чантхаваар взмахом руки подозвал маленькую машину. — Я
Ленгли и Марин влезли во флайер. Один молчаливый охранник пошел за ними, он включил автопилот, машина плавно поднялась, и он занял сидение впереди — замкнутый, недоступный, нетерпеливый.
Девушка долгое время молчала.
— Как они нашли нас? — спросила она наконец.
Космонавт рассказал ей.
Теперь она не заплакала. Это, казалось, ее уже не трогало. Она почти не разговаривала весь час стремительного полета домой.
Лора выросла из-за темнеющего горизонта, похожая на гигантский фонтан из сияющих металлических струй. Флайер начал кружить около небольшой башни в северной части города и опустился на край крыши. Охранник кивнул.
— Ваши аппартаменты — номер триста тридцать шесть справа и внизу через зал, — сообщил он. — Спокойной ночи.
Ленгли опустился вниз. Когда дверь открылась перед ним, он увидел квартиру из четырех маленьких комнат, удобную и скромную. В ней был обслуживающий робот: теперь, в его новом положении живые рабы ему не полагались.
Исключая…
Он повернулся к Марин и застыл, с минуту глядя на нее. Она спокойно смотрела ему в глаза, но в ее глазах была грусть и темнота. Эта поблекшая женщина — не Пегги, — подумал он.
Гнев и горечь жгли ему горло, как желчь. Теперь все. Финита ля комедия. Это конец саги. Он попытался, и все его надежды были разрушены, и только она — та, которая сокрушила его.
— Проходи, — сказал он.
Она подняла руку ко рту, как будто он ударил ее, но ничего не сказала.
— Ты слышишь меня? — он прошелся по полу. Тот мягко прогибался под ним, похожий на своеобразную резиновую плоть. Ленгли посмотрел в окно.
— Я возвращаю тебе свободу. Ты больше не рабыня! Понимаешь?
Она не отвечала. Пока не отвечала.
— Для этого существуют какие-нибудь формальности? спросил он.
Она объяснила ему. Голос ее был безжизненным. Он вызвал информационную службу и продиктовал, что он, владелец движимой собственности, рабыни номер такой-то и такой-то сам удостоверяет свою волю освободить ее. Затем он повернулся, но никак не мог встретиться взглядом с ее зелеными глазами.
— Это не твоя вина, — резко сказал он. Голос его задрожал, ноги ослабели. — Вообще здесь нет ничьей вины, мы все — жалкие, несчастные жертвы обстоятельств, и я сыт этим по горло. Ты же — беспомощное орудие, это очевидно, я тебя не осуждаю. Но я не могу оставаться с тобой больше. Слишком сильно ошибся. Ты должна уйти.
— Прости, — прошептала она.
— И ты меня, — сказал он искренне. — Уходи… не будь здесь… сделай что-нибудь сама…
Подчиняясь какому-то неясному импульсу, он судорожно расстегнул карман и выдрал оттуда бумажник.
— Вот, здесь неплохая
Она посмотрела на него с изумление, которое медленно исчезало.
— Прощай, — сказала она.
Когда она выходила, ее спина была прямой, И только много позднее он заметил, что его бумажник остался лежать там, где он его положил.
Глава 17
Завтра, завтра и завтра… Это путь к концу мира.
Они были спокойные и вежливые люди, в университете, у них были серьезные, хорошие манеры, но немного чопорные, и они с уважением относились к человеку из прошлого. Ленгли вспомнил свой колледж — некоторое время он был ассистентом на кафедре и неплохо изучил факультетскую жизнь. Здесь же не было ни болтовни, ни интрижек, ни лицемерных чаепитий, то есть всего того, что он помнил; но также не было и духа нетерпеливого поиска и интеллектуального приключения.
Все было известно, все надежно расставлено, требовалось только уточнить некоторые детали. Тогда, в ХХI веке, мастера считать запятые у Шекспира были объектами для приложения чувства юмора, теперь аналогичное занятие было делом серьезным и уважаемым.
Библиотека оказалась потрясающая и удивительная: миллиард томов, уложенных в магнитные ячейки памяти, любой из них мгновенно отыскивался и копировался всего лишь несколькими прикосновениями к контрольным пластинам. Роботы могли даже читать для вас, суммировать, обобщать материалы, выдавать при необходимости логическое заключение без какого-либо намека на спекулятивное воображение. Профессора, — они имели здесь титул, буквально означающий «сосуд мудрости» — в основном были из Общинников, но далеко не все, были аристократы низших рангов, они отбирались посредством тестов, не дававших скидки на происхождение. Руководство держало их далеко от политики, кроме того там было несколько студентов, несколько дилетантов и юнцов, претендующих пробраться в «профессора». Сыновья министров готовились частными наставниками в специальных академиях. Университет был бледной копией того, что Ленгли знал в древности, уцелевшим просто потому, что Технон не приказывал разогнать его.
Кроме всего прочего, Ленгли нашел в этих скромных, одетых в коричневую униформу людях вполне подходящую компанию. Он познакомился с одним историком с громадной лысой головой, Янтом Мирдасом, и чувствовал себя с ним вполне на равных. Парень был чудовищно грубый по теперешним временам, что еще подкреплялось язвительным отношением к истории, как к прошлой, так и настоящей.
Они могли разговаривать часами, пока аппарат искал какую-нибудь запись, подвергаемую затем обсуждению.
Самыми кошмарными для Ленгли были ночи.
— …Теперешнее положение было, конечно, неизбежным, — говорил Мирдос. — Если общество не застыло, то оно должно обновляться, как в твои времена, но рано или поздно достигается точка, после которой новации становятся непрактичными, и тогда оно застывает в любом случае. Например, объединение Земли было необходимо для выживания человечества, но в то же время это приводило к разрушению культурного разнообразия и взаимодействия, и это, в свою очередь, сказывалось на самом прогрессе.
— Мне кажется, мы еще можем способствовать некоторым изменениям. Политическим, в конце концов.