Долгая смерть Лусианы Б.
Шрифт:
— Заплыть далеко в море, изобразить судороги и вынудить его прийти на помощь, зная, что это выше его сил. Утопить того, кто должен спасать.
— Что-то вроде этого. Я предполагала, что он дождется волнения на море и, когда Рамиро, уже без сил, доберется до него, он его утопит. В это время дня, да еще на таком расстоянии, их никто не увидит.
— Только если ты в бинокль.
— Это-то и казалось мне самым жутким: он хотел убить его у меня на глазах, ведь мое слово против его ничего не значило бы. Все выглядело настолько неправдоподобным, что я никому не могла об этом сказать. Кое-кто из отдыхающих, развалившись на лежаке, как раз читал последний роман Клостера. Тем временем сам Клостер, облокотившись о стойку, по-прежнему пил кофе и спокойно просматривал газету, не обращая на нас ни малейшего внимания. Чуть позже он отправился на пляж, проплыл столько же, сколько накануне, и, ни разу не взглянув на нас, ушел.
— Что случилось потом?
— Потом… Два-три дня повторялось одно и то же: Клостер сидел в баре, читал газету, а мимо нас проходил, только когда шел купаться. Стоило ему войти в воду, как меня пробирала дрожь, и я неотрывно следила за ним, пока он не выходил на берег и не покидал пляж. Я видела, что с каждым разом он заплывает все дальше. Думаю, Рамиро тоже это видел, а поскольку он воспринимал это как вызов, мужчины ведь такие дураки, то старался проплывать не меньше. Именно тогда мы поспорили из-за кофе с молоком.
— Из-за кофе с молоком?
— Да. Я опять стала просить его перебраться в другую гостиницу и завтракать в другом баре — в те дни открылся один, еще ближе к его вышке спасателя, очень удобно. Он рассердился и спросил, почему мы должны сниматься с места, если Клостер, судя по всему, отнюдь не намерен нам мешать. Или между мной и Клостером произошло что-то, о чем он не знает? Я понимала, что он изображает ревность, не желая расставаться с сиськами и глазками своей официантки, и заявила, что по горло сыта кофе с холодным молоком, который приносит мне эта шлюшка. Несомненно, она делала это нарочно, но ему-то было наплевать, он любил еле теплый кофе, и мы поссорились. Он сказал, чтобы я больше не приходила завтракать, если собираюсь и дальше следить за ним, и сама перебиралась в другое место, а его оставила в покое. Я расплакалась и вернулась домой. Мама с Валентиной как раз собирались за грибами, и я пошла с ними. Это было накануне годовщины свадьбы моих родителей, и в этот день мама всегда готовила грибной пирог, который нравился только им двоим. Впрочем, папа, по-моему, тоже был от него не в восторге, но никогда не осмеливался об этом сказать, так как пирог был первым в их семейной жизни блюдом, и мама очень гордилась своим рецептом. Мы всегда собирали грибы в одном и том же месте, в лесочке за домом, где почти не бывало посторонних, и мама считала его продолжением нашего сада. Когда Валентина куда-то отошла, я рассказала маме о нашей с Рамиро стычке. Узнав, что Клостер здесь, она заволновалась и спросила, почему я сразу ее не предупредила и не пытался ли он со мной заговорить. Я ответила, что он ни разу даже не подошел ко мне, хотя каждый день завтракает в баре, и она вроде бы успокоилась. Я чуть было не поведала ей о своих страхах, но удержалась, ведь мама и так считала, что я зациклилась на той истории и смерти дочери Клостера и даже предлагала мне сходить к психологу. Если бы я сейчас сообщила, что Клостер замышляет преступление, она восприняла бы мои слова как очередную бредовую идею. В результате я ограничилась рассказом об официантке и сцене ревности, мама посмеялась и посоветовала идти завтракать как ни в чем не бывало, мол, все образуется. Мама обожала Рамиро и не верила, что мы можем рассориться.
— И ты ее послушалась?
— К сожалению, да. Оказалось, Рамиро уже заказал завтрак, он не ждал меня. Клостер тоже был там, на своем обычном месте у стойки. Было холодно, ветер, вздымая волны, сдувал с них пену, и море было мутным от взбаламученных водорослей. Я попросила кофе с молоком, и, когда официантка соизволила наконец принести его, он был абсолютно холодный, но я промолчала. Впрочем, мы оба молчали, и это было невыносимо. Через полчаса Рамиро разделся, собираясь идти в воду. Я спросила, не опасно ли плавать в такую погоду, а он ответил, что лучше плавать, чем сидеть тут со мной, и еще кое-что сказал, очень обидное, я и сейчас начинаю плакать, когда вспоминаю. Я увидела, как он исчез под большой волной у первого рифа, а потом вынырнул из-под нее. Ему пришлось проделать это не один раз, чтобы добраться до более спокойного места. По-моему, он уже тогда плыл с трудом. Волнение было сильное, и я постоянно теряла его из вида. В какой-то момент я заметила на гребне черную прыгающую точку, потом он опять пропал, а когда появился вновь, мне показалось, он в отчаянии протягивает ко мне руки. Встревожившись, я схватила бинокль и увидела, что он то и дело уходит под воду, будто находится без сознания. В ужасе я вскочила со стула, однако пляж был пуст, и я сразу подумала о Клостере. Наплевав на все, я ринулась в бар просить у него помощи, но Клостера там не оказалось. Понимаешь? Он единственный мог спасти его, но он ушел. Ушел!
— И что же ты сделала?
— Побежала на соседний пирс звать спасателей, а хозяйка бара связалась со спасательным катером. Они вытащили его только через час. Когда катер вернулся к берегу, собралась целая толпа, словно поймали какую-то гигантскую рыбу и все пришли поглазеть. Ребятишки радовались и кричали взрослым: утопленник, утопленник! Пляжные работники накинули на него одеяло, закрыв лицо, но руки оставались на виду. Они были посиневшие, а набухшие вены — белыми. На носилках его отнесли наверх, к «скорой помощи». Женщина-полицейский спросила у меня телефон его родителей. Все происходило будто во сне. Вдруг ноги у меня подкосились, потом я услышала далекие крики, почувствовала, что меня хлопают по щекам, а когда открыла глаза, увидела незнакомых людей и прямо перед собой — лицо той женщины из полиции. Я попыталась схватить ее за руку и произнести: Клостер, Клостер, но снова потеряла сознание. В следующий раз я очнулась в больнице. Оказывается, мне вкололи снотворное, и я проспала целые сутки. Мама сказала, вскрытие уже сделали и теперь все ясно: по словам врачей, причиной его гибели стали судороги, вызванные переохлаждением — вода-то была очень холодная. Из Буэнос-Айреса приехали родители Рамиро и забрали тело. Тогда я рассказала маме о событиях того утра, во всяком случае, о том, что помнила: как я перепугалась, когда увидела, что Рамиро тонет, как побежала искать Клостера, а его в баре не оказалось. В тот день он впервые ушел не искупавшись. Мама ничуть не удивилась — всем было понятно, что в такую погоду купаться опасно. На всех пляжах с раннего утра висели флажки, предупреждающие о сильном волнении, и Клостер, скорее всего, благоразумно решил вернуться домой и подождать с купанием до лучших времен. Когда же я стала настаивать, мама посмотрела на меня с беспокойством. «Это несчастный случай, такова воля Божья», — сказала она и постаралась замять этот разговор, видимо опасаясь возвращения моих навязчивых идей.
— Думаешь, Клостер все видел и ушел, оставив твоего жениха тонуть?
— Нет, с того места, где он сидел, вряд ли можно было что-либо разглядеть. Все было не так, вернее, не совсем так. Не знаю, каким образом, но он добился того, чего хотел, — чтобы Рамиро погиб у меня на глазах.
— Ты после этого приходила на пляж? Встречала его?
— Приходила, но спустя какое-то время. Сначала я сидела, запершись в своей комнате, и не переставая плакала. Почему-то чаще всего вспоминались тот злобный взгляд, который Рамиро бросил на меня, перед тем как уйти, и его обидные слова. Может быть, потому, что это мое последнее воспоминание о нем. Только через два-три дня я решилась пойти на пляж. Теперь я по-настоящему боялась Клостера, и от одной мысли о встрече с ним у меня дрожали коленки, но тем не менее однажды рано утром я туда отправилась. На пляже был новый работник, и вообще в привычной толпе январских отдыхающих что-то изменилось. Я заглянула в бар — Клостера там не было, тогда я вошла и заговорила с хозяйкой. Оказывается, писатель — так они его звали — уехал на следующий день после гибели Рамиро, сказал, ему нужно возвращаться в Буэнос-Айрес, писать новый роман. Я села у стойки, на его обычное место, и взглянула на стол, где завтракали мы с Рамиро, хотела понять, что ему было видно. Ничего особенного: несколько столиков да вышка спасателя, даже риф не попадал в его поле зрения. Так я просидела довольно долго, пока какая-то парочка не заняла наш бывший столик и я снова чуть не разревелась. Тогда я поняла, что больше ни на день не останусь в Хеселе, и в тот же вечер уехала в Буэнос-Айрес.
— И всё? А с его родителями ты потом не поговорила?
— Поговорила сразу, как вернулась, но к тому времени я уже смирилась с версией несчастного случая. Да и что я могла им сказать? Что, желая отомстить мне за иск на пару тысяч песо, Клостер непонятно как подстроил гибель Рамиро? Когда я встретилась с ними, они тоже уже смирились и даже немного стыдились того, что их сын поступил столь неблагоразумно. Его мать, которая всегда была очень набожной и принадлежала к той же церкви, что и мой отец, сказала: когда удается наконец примириться со смертью, на смену боли приходит покой. И действительно, выйдя от них, я впервые за долгое время почувствовала успокоение. К чему бы ни стремился Клостер, подумала я, он своего добился, за одну трагедию заплачено другой. Может быть, это звучит цинично, но после случая с Рамиро мы в расчете — по одной смерти с каждой стороны, равновесие восстановлено. Я постаралась обо всем забыть и вернуться к нормальной жизни. Наверное, я бы и о Клостере забыла, если бы его имя все чаще не появлялось в газетах, а его книги не заполонили все витрины. Так прошел год, и в декабре я решила не ехать с семьей в Хесель, как обычно, — с морем и пляжем было связано слишком много горьких воспоминаний. Они уехали после Рождества, а я осталась одна и занялась своими учебными делами. На всякий случай записала, что нужно поздравить их с очередной годовщиной, хотя вряд ли забыла бы об этом: в прошлом году они праздновали ее как раз накануне гибели Рамиро. Я решила позвонить вечером, чтобы наверняка застать их дома, днем они обычно купаются и загорают на пляже.
Она внезапно умолкла, словно в механизме памяти заела какая-то шестеренка. Взглянув на отставленную в сторону чашку, опустила голову, и из глаз ее тут же потекли слезы, будто только этого и ждали. Когда она снова выпрямилась, слезинки еще висели на ресницах, и она, смутившись, быстро смахнула их.
— Я позвонила в десять, мне ответила мама — веселая, в хорошем настроении. Она приготовила знаменитый грибной пирог, и они поужинали вдвоем с папой: Бруно куда-то ушел с очередной невестой, а Валентина осталась ночевать у подруги. Еще она сказала, что без меня скучно и отдых получается какой-то не такой. Я спросила, не вино ли сделало ее столь сентиментальной, а она снова рассмеялась и призналась, что по случаю праздника они действительно немного выпили. Потом я еще минутку поговорила с папой, мы с ним пошутили насчет грибного пирога, и он заявил, что был примерным мужем и все съел. Он показался мне немного грустным, и я пообещала как-нибудь приехать на выходные. Прежде чем попрощаться, мама благословила меня, как в детстве. В тот день я очень устала и уснула прямо перед телевизором, а в пять утра меня разбудил телефон — мой старший брат Бруно звонил из больницы в Вилья-Хесель, куда на «скорой» доставили родителей с острыми болями в животе. Первые анализы показали наличие в их организме остатков Amanita Phalloides. [3] Это очень ядовитые грибы, которые тем не менее легко перепутать со съедобными. Поскольку Бруно к тому времени уже получил диплом врача, коллеги были с ним откровенны и предупредили, что мы должны быть готовы к худшему: яд, распространившийся по пищеварительной системе, за несколько часов может разрушить печень. Он попросил перевезти родителей в Буэнос-Айрес, в клиническую больницу, где он тогда работал, надеясь использовать последний шанс — пересадку печени. Мне он сказал, что поедет с ними, и я ждала у входа в больницу. Когда он вышел из машины и я увидела его лицо, то поняла, что по дороге они умерли.
3
Бледная поганка.
Она в очередной раз замолчала, словно ее мысли опять унеслись куда-то далеко.
— А твоя мама не могла перепутать, если это так легко?
Лусиана неуверенно покачала головой:
— Мне трудно в это поверить. Она всегда собирала грибы в одном и том же лесочке, и ядовитые там никогда не росли. У нее была специальная книга о грибах, и она по картинкам учила нас в них разбираться, но за все то время, что мы провели в Хеселе, хоть бы раз нам попался ядовитый. Поэтому мама даже Валентине разрешала ходить с нами. После их смерти сразу было проведено исследование, и биологи в своем заключении отметили, что это прискорбный, но, к сожалению, типичный случай. Ядовитые виды легко могут появиться там, где раньше не встречались, так как у каждого гриба — тысячи спор, и сильный ветер может унести их хоть за тридевять земель. Кроме того, именно этот вид даже опытным грибникам трудно отличить от обычных шампиньонов. Единственное видимое отличие — так называемая вольва, белесая оболочка у основания ножки. Но при сборе ножку часто обламывают посередине, или вольва оказывается скрытой под опавшими листьями. Наверное, они как раз и нашли такие, спрятавшиеся, которые менее внимательные грибники не заметили. Однако самая большая их оплошность, говорилось в заключении, состояла в том, что они позволили Валентине, в ее возрасте, тоже собирать грибы. По их мнению, она, вероятнее всего, не обратила внимания на вольву, а в сорванном виде мама плохие грибы уже не распознала.
— Это их гипотеза, а твоя?
— Клостер, опять Клостер. Он появился, когда я решила, что все кончилось. Я поняла это сразу, как только позвонил Бруно. Когда он произнес название гриба, я чуть не закричала — ведь в свое время я сама подала ему эту мысль.
— Ты подала ему эту мысль? Каким образом?
:— Весь тот год, что я работала с ним, он просил меня вырезать заметки из полицейской хроники, по той или иной причине показавшиеся ему интересными. Однажды он попросил вырезать сообщение о старушке, которая случайно приготовила себе и внучке ядовитые грибы. Через несколько часов обе умерли в страшных мучениях. Его внимание привлекло то, что старушка считала себя опытным грибником. Он тогда сказал, что знающие люди часто бывают особенно небрежны и что в его романах преступления обычно связаны именно с этим — с ошибками знатоков. В заметке упоминался вид грибов — Amanita Phalloides, и я объяснила, почему их так легко спутать со съедобными. Я даже всё нарисовала — шляпку, ножку, кольцо, вольву, упомянула другие виды, менее распространенные, но тоже опасные. Мне было приятно сознавать, что я знаю что-то, чего не знает он, и могу с ним поделиться. Он очень удивился, откуда мне это известно, и тогда я обо всем рассказала: о том, как мама учила нас по картинкам, о лесочке за домом в Вилья-Хесель, о пироге с грибами на годовщину свадьбы, о том, как мы с папой посмеивались, что раз в год ему приходится приносить себя в жертву…