Долги наши
Шрифт:
– Какая?
– Вон та!
– Ага!
В кабине третьего ЗИЛа угадывалась светлая рубашка водителя. Мальчишки изо всех сил махали руками.
– Батя! – надсаживался Жека баском.
– Дядь Вов! Дядь Вова! – тонко кричал Лешка.
Жекин отец махнул приветственно рукой и дал короткий гудок.
– Видал?!
– Ага!
– То-то!
– Ага!
– Не то, что в городе!
– Ага.
Колонна прошла.
Жека сидел на крыльце, степенно жевал помидор с грядки, Лешка суетился рядом, не мог успокоиться. Рев колонны затихал в темноте, уступал стрекотанию сверчков.
– Как они,
Над крыльцом горела лампочка, вокруг нее толкались мошки и ночные бабочки.
– Пошли в комнату, – Жека отер руки о широкие шорты, – вставать рано.
– Пошли.
– Ноги помой.
– Ага.
Легли.
Жека на правах хозяина спал на полу. Лешка лежал на его кровати и тихо завидовал.
– Жек, слышь, Жек, а почему ночью работают?
– Днем тоже работают.
– А когда спят?
– Зимой.
– Я понимаю, а зачем ночью работать?
– Скоро дожди пойдут, не покосишь. Надо успеть до дождей.
– А почему комбайны, когда косят, медленно едут, если надо быстрей?
– Спи.
– Жек, а дядь Вова может меня в поле взять?
– Нет.
– Почему?
– Последний день уборки сегодня.
– А… Жалко.
Лешка проснулся часов в семь. Высокое солнце уже припекало. В сенях Галина Ильинична, Жекина мама, высокая, красивая женщина, процеживала утреннее молоко.
– Проснулся? Сепарировать молоко будешь?
– Буду… Теть Галь…
– На вот, садись. Подвинь табуретку. Вот так.
– Теть Галь, сегодня уборку заканчивают, да?
– Да.
– Праздник будет?
– Будет.
– А нам можно?
– А кто будет по хозяйству управляться? Кролям травы надергайте и воды налейте. Курям тоже воды. И Борьку не забывайте. Все, я в школу, – она улыбнулась племяннику и быстро вышла за калитку.
Тетя Галя преподавала историю в сельской восьмилетке. Лешка не понимал, зачем учитель ходит в школу летом. Он строил догадки и сосредоточенно крутил ручку сепаратора. Надо держать ритм, иначе молоко польется куда-то не туда и ручка встрянет намертво. Тогда сепаратор придется разбирать и прочищать. Сам Лешка разбирать не умеет, теть Галя ушла, а Жека будет глумиться, поэтому крутить надо сильно и равномерно, вот так.
Молоко показалось на стоке. Сначала несколько капель, потом потекло тонкой струйкой, и, наконец, голубоватая обезжиренная струя полилась в эмалированное ведро, взбиваясь в пушистую пену. На противоположном стоке появилась тонкая полоска сливок. Лешка подставил под них кастрюлю, долил молока в приемную емкость и снова налег на ручку.
К десяти жара стала нестерпимой, на термометре было под пятьдесят. Жека и Лешка валялись в большой комнате на паласе. Каждый час, накрывшись с головой толстой рубахой дядь Вовы, они по очереди бегали во двор, доливали воды в поилки кроликам, курам и хряку Борьке.
В доме было прохладно. Все окна еще с весны были заклеены фольгой, и, несмотря на полумрак, включать электричество днем категорически запрещалось. Жека объяснил запрет просто: отпустил Лешке щелбан и, ткнув пальцем в потолок, назидательно сообщил: «Это что? Это – лампа накаливания. От нее воздух тоже греется». Дом был совсем новый, трехкомнатный, с магистральным газом, летней кухней и большим участком. Но Лешке больше нравилось в старой хате жекиной бабушки. Дом старый, дореволюционной постройки и весь обвит виноградом. Стены толстые, не пускают ни холод, ни жару. Вокруг дома растут три вишни, четыре яблони и черный тутовник. Никакой фольги на окнах не надо.
– Жека… Жек…
– Чего.
– А сколько дядь Вова зарабатывает?
– Вообще? Или за уборку?
– А он что, по-разному?
– Конечно.
Лешкина мама работала на заводе и всегда зарабатывала одинаково. Иногда отец, калымивший на северах, получал сверх обычного, и тогда приходили большие алименты.
– Ну, за уборку сколько получит?
– С тыщу должен.
– Да ладно! Таких зарплат не бывает, – убежденно сказал Лешка.
Вообще–то сосед Семка хвастал, что отец привез из загранки двухкассетный «Шарп» за полторы тысячи, но Лешка не очень-то верил: откуда у нормального человека полторы тысячи? Столько может быть только у бандита после ограбления. А Семкин отец не бандит, работает в Агропроме (это дом такой серый на пересечении Мира и Коминтерна), ходит с портфелем и носит Семке красивые ручки с английскими буквами.
– Это в городе у вас не бывает. А кабы батю на комбайн допустили, так и все две тыщи заработал бы.
Получить две тыщи за месяц было настолько нереально, что Лешка сразу поверил.
– Ого… Это можно мотоцикл купить.
– Мотоцикл, – передразнил Жека, – обычно у него семьдесят в месяц, понял? Так что дели эти тыщи на весь год.
– А… Тогда мало получается. Мама и то больше зарабатывает.
– Ну и езжай в свой город, раз не нравится.
– Ну и поеду.
– Ну и езжай.
Теть Галя вернулась в четыре часа. Через ее руку было перекинуто длинное расшитое узорами красное платье. Она кивнула ребятам и сразу удалилась в свою комнату. Жека спросил через дверь:
– Петь будешь?
– Буду, сынок.
– А батя там?
– Там. В первой бригаде. Все уж там. Готовятся. За мной в пять автобус заедет. Вернемся часов в девять с отцом. Вы тут не голодаете?
– Не. Борща поели, салат…
– Вот и молодцы, – она появилась в дверях, – в деревне, Лешка, трудно умереть с голоду! – и подмигнула племяннику. Лешка смотрел на нее и улыбался во весь рот: тетя Галя была очень красивая в концертном платье; из густых русых волос она соорудила затейливую прическу и стала похожа на артистку из телевизора.
– Проводите?
– Ага.
К вечеру жара спала. Солнце было еще высоко, но уже не изнуряло, не гвоздило в макушку. Дом фронтальной стороной выходил прямо на дорогу, а за ней только пыльная ставропольская степь с чертополохом да полынью.
Колхозный атобус привез теть Галю в начале девятого. Лешка с Жекой сидели на лавочке, лузгали недозрелые семечки из мягкого подсолнуха. Автобус остановился напротив дома, теть Галя сошла на горячий асфальт и стала осторожно спускаться по каменистой насыпи. Туфли держала в руке. Жека бросил подсолнух и рванул к ней, только голые пятки замелькали. Лешкины ноги, городские и мягкие, к таким испытаниям были не готовы. Он аккуратно выбирал куда ступить, больно шипел, если попадался острый камешек.