Долгие беседы в ожидании счастливой смерти
Шрифт:
«Ах, как я гордился, мальчишка, когда мама привезла меня впервые в Каунас! Почему я гордился? Видел всюду на улицах столицы вывески с еврейскими фамилиями! Нет, мне в голову не приходило спросить: а что думают по этому поводу литовцы? Может быть, то, что вызывало у меня гордость, казалось им унизительным?»
й во второй раз повторяет мне тезисы своего выступления по телевидению. Но потом я перечитываю его письмо к дочери — аргументы й сформулированы здесь четче:
«…Поверь, что я только стараюсь тебе объяснить, каково было тогда
К сожалению, в этом плане наша с тобою историческая родина — Израиль — не исключение. Жилищное строительство на оккупированных территориях, скупка у арабов земель продиктованы не только экономическими — не будем лгать себе и другим, — а в большей степени национальными интересами. Ты, конечно, скажешь: евреи правы, потому что все это — их. А литовцы, создавая и укрепляя свое государство, ведь тоже были правы, говоря: «Все это наше!»
…На одно и то же событие й пробует взглянуть дважды — своими глазами, а потом глазами соседа. А ведь это и есть главное в том диалоге между евреями и литовцами, который давным-давно пора начать.
____________________
В наших разговорах й возвращается (десятки раз?) к трагическому тупику, в который загнала литовских евреев история.
«…Мы уже знали о том, что делают с евреями в Германии и что делают с ними в оккупированной немцами Польше… Нет, выбора у евреев не было. Вели битву два гиганта — Германия и СССР. Если победит Гитлер, евреям — смерть. Если победит Сталин — остается хотя бы надежда… Так только и можно объяснить цветы, с которыми литовские евреи встречали советские войска в сороковом году».
Трагический тупик? Но й думает сейчас не только о евреях — о чувствах литовцев, которые смотрели на те цветы — символ крушения их национального государства.
____________________
Переносясь через десятилетия, он пытается понять и самого себя — человека с «двойным зрением». Говорит мне:
— …Так вот, я живу в своей квартире сорок шесть лет. Вы помните мой адрес? Улица Витауто, дом 3, квартира 2. А всю свою молодость, в маленьком городке Калвария, я провел тоже на улице Витауто — в доме 32. Заметили? Те же цифры. Только число 32 как будто раскололось: 3 и 2.
Раскол. Он мало кому заметен. А я часто думаю об этом. Тогда, в Калварии, я был только еврей, еврейский мальчик. А теперь я и еврейский, и литовский писатель. И еврей, и литовец. Одновременно.
В самом деле, соединимо ли это? Возможно ли? (28 октября 90 г.)
_______________________
Он повторяет мне в эти месяцы (в ноябре и декабре 91 г.):
— Я — как человек, который отплыл от одного берега, а к другому берегу не пристал. Теперь я всем чужой! Не могу понять: почему я «предал евреев» и чем так уж угодил литовцам? Я не хотел ни того, ни другого. Я в отчаянии.
О том же в письме дочери: «Сознание покрывается тьмой».
Он снова в лабиринте. А кто-то решил: й раздает индульгенции преступникам. И уже звучат приговоры — ему самому.
й пересказывает мне почти ежедневно отзывы на телепередачу. Целая коллекция. Хвалебные характеристики его не интересуют. А ругательства — они по-своему говорят о психологии литовских евреев.
Итак, й — «законченный антисемит», «коллаборант», «прислужник литовцев». Вопрос по телефону: «За сколько продал память своих убитых родных?»
й ничуть не утрирует, не преувеличивает отношение к себе своих соплеменников здесь, в Литве. Чуть позже я записал слова журналиста Михаила Мирского:
— Мне кажется, Йосаде отлучили от еврейства, как Толстого отлучили от церкви…
_______________________
Штампы всегда наивны. Конечно, й не «коллаборант». Конечно, он «все помнит». Может быть, самому себе й повторяет устами героини в одной из пьес: «Не защищай их. Ты живешь в стране, где каждая пядь земли полита кровью евреев. Воздух пропитан откровенной или скрытой ненавистью к нашему древнему народу. Так и не могу понять, как ты там дышишь и не задыхаешься?»
…Совпадение? Однажды я говорю ему о том же, хотя в другой тональности:
— Не знаю, смог ли бы я жить там, где убили моих родных. Смог ли бы дышать тем же воздухом?
— Вы правы, — отвечает й. Но как-то уж очень спокойно.
Думая потом об этом, понимаю: наверное, по той же самой причине й необходимо жить именно здесь.
________________________
Несколько раз й предлагает мне представить: а что было бы, если бы евреи и литовцы поменялись местами? Сколько гонимых и преследуемых было бы спасено? Сколько бы совершилось предательств? Какие формы приобрели бы человеческая жестокость и корысть? А как выявили бы себя великодушие, доброта?
Кто-то скажет: эти фантазии неуместны. Зачем гадать? Пока что история зафиксировала иное. Тот же каунасский гараж «Летукис», где на евреев пожалели пуль — их умерщвляли, вставляя в рот шланг и накачивая потом воду…
Все так. Однако если история не знает сослагательного наклонения, то ведь и людская природа не знает национальных рамок. Темные, звериные инстинкты, которые бушуют внутри человека, не зависят ни от цвета кожи, ни от разреза глаз, ни даже от вероисповедания. Религия и мораль только помогают индивидууму обуздывать инстинкты, бороться с дьяволом…Но прежде всего это делает сам человек. Не от того ли международное право не признает «коллективной ответственности» за преступления?