Долгие ночи
Шрифт:
Мы еще скрестим с вами наши шашки. Он хотел сказать что-то еще, но Данча перебил:
— Беллик-сардар [76] , не слушайте Алху. Он пьян. Возможно, мы тоже будем в положении казанских татар, будем отдавать своих детей в солдаты, туда, где заставляют есть свинину, — сказал Данча с грустью. И решительно добавил:- Но это случится не теперь, когда край, данный нам Богом, будет им же у нас и отнят, а мы из мусульман превратимся в христиан. Так вот, чем дойти до такого позора, лучше уж жить в Турции.
76
Сардар —
Данча поблагодарил Беллика за гостеприимство, встал и поднял Алху, который еле держался на ногах. Данча вывел его на улицу и с трудом усадил на коня. Они шагом выехали из Червленой. В предвечерней тишине еще долго слышался гортанный голос опьяневшего Алхи, который грозил расправиться и с русской армией, и с чеченцами, которые согласились на переселение в Турцию. Теперь угрюмый Данча даже не пытался унять разбушевавшегося товарища.
ГЛАВА XI. ГАТИ
Если б печаль я мог выплеснуть на землю,
Грудь бы земная великая треснула.
Так безысходна печаль моя тяжкая.
Если бы пламенем горя зажег бы я реки,
Иссякли б они многоводные,-
Так оно пламенно, горе мое!
Чеченская народная песня
Когда Гати вышел на крыльцо, солнце еще только-только показалось из-за гор. Утро было довольно прохладное, а после крепкого сна в теплой постели это ощущалось особенно. Гати потянулся, сладко зевнул и, немного постояв, направился под навес, где хранился весь инвентарь, с которым ему предстояло выйти на работу в поле. Осмотрев деревянный плуг, еще раз проверив его на прочность, он остался доволен. Чинара была срублена им еще зимой. До весны она так высохла, что по прочности вряд ли уступала железу — гвоздь в нее не входил.
Он с минуту полюбовался делом своих рук, затем осторожно поднял соху и перенес ее в арбу. Туда же положил лопату, вилы, топор. Оставалось только запрячь быков. Он вывел их из сарая, и застоявшиеся животные, точно соскучившись по работе, бегом припустили за ним, пришлось даже несколько раз прикрикнуть, чтобы остудить их преждевременный пыл.
Гати особенно любил эту пору с ее бесконечными заботами и волнениями. С весной и внутри него что-то обновлялось и томило. Его тянуло куда-то, ему не сиделось на месте, и, чтобы хоть как-то убить время, он постоянно искал, к чему бы приложить ему руки. И неудивительно, что сегодняшний день стал для него праздником. Позавчера прошел сильный дождь, земля стала мягкой и сама уже просилась под соху. Заранее предвкушая удовольствие от предстоящей работы, Гати любовно потрепал морду черного быка, своего любимца. Тот сердито мотнул головой, а довольный Гати засмеялся:
— Глупый, дождались ведь!
Гати еще раз обошел арбу, оглядывая ее со всех сторон. Делать дома было уже нечего, а время тянулось томительно долго.
— Скоро ты там? — крикнул он жене.
— Сейчас! — отозвалась Эсет в приоткрытую дверь:- Потерпи минутку.
— Женщина, она и есть женщина, — в сердцах буркнул Гати.
–
Принеси склянку с топленым жиром, колесо смазать. — Он уже взялся за налыгач, чтобы выехать на улицу, как услышал голос племянника Хабиба.
— Чего тебе? — недовольно отозвался он.
— Дада зовет.
— Иду!
"Понадобился я ему именно сегодня, — подумал Гати. — Обязательно что-то выдумает".
— Жена, я загляну на минутку к брату и вернусь, — бросил он, проходя мимо окна, волоча за собою искалеченную на войне ногу.
Дом старшего брата резко выделялся среди других своей величиной и добротностью. В доме был полный достаток — мулла ни в чем не нуждался. Конечно, не бесконечные поклоны, которые мулла отбивал Аллаху, и не завидное усердие в молитвах были причинами такого достатка. Уж кто-кто, а Гати знал об этом лучше других. Он не питал особо теплых чувств к своему старшему брату, но тем не менее слушался его.
* * *
Гати переступил через порог и остановился. Он надеялся, что разговор не затянется, и через минуту-другую он уйдет.
Шахби, вероятно, только что совершил утренний намаз.
Он продолжал сидеть все в той же молитвенной позе на деревянных нарах, подстелив под себя небольшой коврик. Закрыв глаза, он левой рукой подпирал щеку и вполголоса грустно напевал, медленно раскачиваясь из стороны в сторону:
Бесплотен ты, но вечно во вселенной,
Не нужным стал твой лучезарный лик.
Ислам! Осиротел ты, правоверный.
Пришедший не на век и не на миг…
Гати впал в отчаяние. Он понял, что ему нескоро удастся уйти отсюда. В таком состоянии Шахби мог находиться очень долго.
Ты праведен, но нет тебе опоры.
Твоя надежда в жизни — это Бог.
Нет у тебя друзей, ислам, которым
В тяжелый час довериться б ты смог.
Могилы предков заросли травою,
И нету веры преданным друзьям.
Не ладят с братом брат, сестра с сестрою.
Сегодня ты осиротел, о праведный ислам!
Мягкий, проникновенный голос Шахби тронул душу Гати, и он невольно залюбовался братом. Потеплевший взгляд его остановился на скорбно опущенном лице, изрезанном глубокими морщинами, на его крючковатом носе с хищно трепещущими тонкими ноздрями. Но лицо брата не казалось безобразным: высокий белый лоб как бы говорил о пытливости ума, а серебристые виски и такая же седая борода лишь усиливали такое впечатление.
Они забыли, что им жить не вечно.
Возмездия их не пугает страх.
Жизнь коротка, обманна, скоротечна,
Глумятся над тобой, о праведный ислам!
Кончив намаз, Шахби некоторое время сидел в своей излюбленной позе, не меняя скорбного выражения лица. Но вот он очнулся, открыл глаза и только теперь, казалось, заметил брата.
— Говорят, ты пахать собрался? — тихо спросил Шахби.
— Пора уже…