Долгий путь к счастью
Шрифт:
Я была решительно настроена использовать небом ниспосланную возможность и пополнить свои сведения об отце.
Лицо Мэнтона чуть потемнело.
— Да, его я знал.
— Насколько я понимаю, он не очень-то нравился вам.
— Я бы предпочел не обсуждать эту тему, мисс Келлевэй.
— Никто не хочет говорить о нем, хотя мне это крайне интересно.
— Вряд ли от человека, которого он считал своим врагом, вы услышите то, что хотели бы, возможно, слышать.
— Он считал вас врагом? Уверена, что он был не прав.
— Ваш отец всегда был прав — так он думал о себе.
— Первая
— Он был жесток с нею. Относись он к ней иначе…
— Вы полагаете, он виноват в ее сметри? Не убил же он ее!
— Кроме ножа в спину или яда в стакан есть масса других способов убийства. Убивает и злоба, и жестокость — именно этим он и воспользовался. Ее жизнь он исковеркал, искромсал. Он был ревнив, мстителен, несправедлив.
Я поразилась, сколько гнева и негодования было в словах Мэнтона; еще минуту назад он казался таким спокойным, безмятежным, этот мягкий немолодой человек, занятый своим творчеством. И вдруг ненависть к моему отцу выявила иные стороны характера Мэнтона.
— Значит, вы хорошо знали ее?
— Я знал его, знал и вашу мать тоже. Ваша мать была талантлива по-настоящему, из нее вырос бы профессиональный живописец, если бы он не губил в ней ее дар. А у нас с ней было много общего.
— Значит, моя мать тоже была несчастлива с мужем?
— Была. Но все же уехала, забрала ребенка.
— И как он к этому отнесся?
— Отнесся! — иронически засмеялся Мэнтон. — Да он только рад был.
— А что, дочери его совсем не интересовали?
— Сильва, бедняжка. Ее он ненавидел. Она была бы совсем другой… если бы она росла в счастливой семье. Как бы я… — Он передернул плечами. — Сильве так и не выпало возможности… Поэтому…
— Она исчезла, — закончила я фразу, которую он произносить, похоже, не хотел.
— Чего еще можно было ожидать, когда она обитала в такой жуткой атмосфере? Когда ее мать скончалась, она еще девочкой совсем была… и вот остаться одной… в таком месте…
— Я сама, конечно, ничего не помню, раз трехлетней меня увезли отсюда. А что, меня отец тоже ненавидел?
— На детей он не тратил ни сил, ни времени, ни чувства.
— А вы не знаете, что было на Острове сразу после отъезда моей матери?
— Искать ее он не пытался. Но так никогда и неп ей этого, как до смерти так и не простил Эффи… — Мэнтон тряхнул головой, — не надо было мне в таком тоне говорить о вашем отце…
— Я ведь просто хочу знать правду. Даже если она неприятна, я готова смотреть ей в лицо. Пусть лучше я узнаю все как есть, чем буду довольствоваться фактами.
— Вы должны извинить меня, — продолжал он, — я немного забылся. Мы с ним, мягко выражаясь, не ладили. При жизни он меня на дух не выносил, не позволял даже появляться на его Острове. Случись такое, меня запросто могли бы по его приказу швырнуть в море.
— Ну, надеюсь, те неприятные дни уже позади.
— О, семейная вражда, знаете ли, иногда может растянуться на многие поколения. Уже причина ссоры позабудется, а неприязненные отношения остаются. Разве догадывается кто-нибудь, из-за чего началась вражда Монтекки и Капулетти. Я на Остров Келлевэй теперь ни ногой, даже мысленно! Я счастлив обитать среди своих Голубых Скал.
— Весь маленький Остров — к вашим услугам.
— Это то, что мне нужно. Когда я приезжаю сюда, в основном работаю. В Лондоне я занимаюсь выставками, вернисажами, общаюсь с коллегами. А здесь, на побережье, я оставляю в витрине лавки одну картину, чтобы ценящая искусство молодая леди, прогуливаясь по городу, могла случайно увидеть и купить ее.
— Я рада, что обратила внимание на «Чаек», рада, что это ваша работа. Хочется верить, что мое признание вашего творчества поможет нарушить многолетнюю атмосферу вражды, которая витает над этими двумя островами.
— Это чудо, — улыбнулся он, — чудо, что вы его дочь.
День прошел не без пользы и удовольствия. Приплыв благополучно на Остров, я закрылась в своей комнате, поставила картину на свету и погрузилась в ее созерцание.
Наглядевшись вдоволь, я ее спрятала до поры до времени, а точнее до Рождества, когда в качестве подарка я вручу «Чаек» Яго.
Октябрь стоял тихий, золотисто-хрустальный. Дни были теплые, чуть туманные, никаких признаков жестоких осенних шквалов не замечалось. Яго утверждал, что вряд ли без них обойдется, скорее всего, они до ноября отложили свои «визиты».
Ежедневно мы на «Эллен» выходили в море. Обойти на лодке Остров было самым большим для меня удовольствием. Этот уголок земли нравился мне все больше и больше. Яго постоянно рассказывал мне о бедах и радостях островитян, я и сама кое-кого уже неплохо знала. И люди принимали меня хорошо и радушно, если нам приходилось встречаться. Очень приятно было слышать их речи, из которых явствовало, каким хорошим хозяином они считают Яго.
— Суров, — отозвалась как-то о нем одна пожилая женщина, — но справедлив. Дом свой надо держать в порядке, сад холить и лелеять, тогда хозяин всегда пособит с ремонтом.
…Это было в дивный полдень, когда легкая полупрозрачная дымка скрывала солнце на небе, когда неяркий осенний матовый свет его заливал все вокруг. Я неустанно думала о людях с Далекого Острова, нет, не о тех, кто сегодня жил под яркими крышами коттеджей и трудился в садах, а о тех неведомых людях из прошлого, чьи жизни так плохо вырисовывались в моем воображении.
Почему мне так хотелось знать все о тех, кого уже нет? «Праздное любопытство», — сказал бы Филипп.
«О да, тебе всегда хочется все знать, особенно о людях», — это уже голос Эсмеральды прозвенел в голове.
Да, это так. Но я не могла избавиться от ощущения, что моя жизнь как-то связана с теми, кто жил на Острове этом раньше. Особенно мне важно узнать, что это за связи.
Почти никогда мои размышления не обходились без Яго. Чувства мои к нему были столь неоднозначны, что не думать о нем я не могла. Часто смотрела я на его портреты, набросанные маминой рукой в альбоме, с которым, кстати, я не расставалась. Мать, безусловно, ощущала двойственность его натуры. То же видела она и в Сильве. Может, рисунками этими она хотела сказать, что в каждом человеке две — а может, и больше — стороны. Личность любая многогранна. Например, мой отец. Судя по всему, характер его был невероятно тяжелым, нрав невыносимым, возможно, но что-то ведь заставило когда-то и мою мать, и Эффи влюбиться в него, выйти замуж.