Шрифт:
Часть 1. В ЛОНДОНЕ
ПРЕДЛОЖЕНИЕ
В ночь накануне первого бала Эсмеральды тот сон вновь явился мне. Уже не в первый раз. За девятнадцать лет жизни он время от времени тревожил мой ночной покой. И было в этой повторяемости что-то неуловимо тревожное, казалось, сновидения эти наполнены неясным пока смыслом, От таких снов я пробуждалась, сотрясаемая дрожью, но никогда не могла осознать причин своего ужаса. Не кошмарные видения пугали меня, а безотчетное ощущение неотвратимости близкого конца.
Я в комнате. Комната эта знакома уже до мелочей, ведь столько раз я ее видела во сне. Самая обычная комната. Каменная кладка камина, выложенные
Всякий раз, очнувшись и лежа в кровати, я мучила себя, пытаясь истолковать тяжелый сон. Почему эта комната стала просто неотъемлемой частью моего подсознания? И почему я всегда вижу одну и ту же комнату? Почему мне суждено переживать этот вползающий в душу ужас? Комната эта, конечно, плод моего воображения, но зачем из года в год мне выпадает видеть ее в снах? Ни с кем я не делилась своими переживаниями. К тому же днем все это казалось сущим вздором, да и любые, самые яркие и реальные сны кажутся такими только их хозяину, все остальные находят их скучными. Тем не менее в глубине души я была уверена, что сон этот что-то значит, возможно, неведомые, непостижимые уму силы предупреждают меня о какой-то грозящей опасности, с которой в реальной жизни я еще не встречалась.
Я никогда не предавалась безудержным фантазиям. Моя жизнь была слишком суровой и невеселой для этого. А уж с тех пор, как я попала «в милость» к кузине Агате, свое место мне пришлось твердо запомнить. И то, что я сидела за одним столом с ее Дочерью Эсмеральдой, и то, что пользовалась услугами ее же гувернантки, и то, что мне позволялось гулять в парке под присмотром господских нянек, — все это должно было поддерживать меня в состоянии вечной и неописуемой благодарности. Мне ни на секунду не давали забыть о том, что я самое презренное создание на земле, бедная родственница и что единственным оправданием моего пребывания на «чистой» половине дома может быть только моя кровная принадлежность к семейному клану. Кровные узы эти нельзя было назвать тесными, ведь кузина Агата приходилась моей матери лишь троюродной сестрой, а я уж вообще оказалась седьмая вода на киселе.
Кузина Агата была женщиной невиданных габаритов, все в ней было чрезмерным — и ее формы, и ее голос, и ее нрав. Именно она верховодила в семье, состоявшей из ее маленького мужа — впрочем, возможно, он только казался таким в сравнении с супругой — и дочери Эсмеральды. Кузен Уильям, как я его называла, был преуспевающим бизнесменом, чьи интересы простирались довольно широко. И многое было подвластно ему, однако только за порогом своего дома; в родных же стенах он верой и правдой служил жене. Характером он был очень спокоен, а столкнувшись со мной в доме, всегда рассеянно улыбался, будто затруднялся вспомнить, кто же я такая и откуда взялась в его доме. Я думаю, что он был бы неплохим человеком, если бы хватало у него силы воли иногда противостоять своей благоверной. Она же была просто знаменита своими добродетелями. В ее праведной деятельности определенные дни недели посвящались делам попечительской комиссии. Тогда в гостиной собирались знатные дамы, совсем на кузину Агату непохожие, и часто мне приходилось подавать чай с пирожными. Кузина на таких приемах почти ценила мое присутствие.
— Эллен, дочь моей троюродной сестры, — говорила она проникновенно, — такая, знаете ли, трагедия. Нам пришлось взять это дитя в свой дом.
Иногда за чаем мне помогала хлопотать Эсмеральда. Бедная Эсмеральда! Никто не принимал ее за хозяйскую дочку. В ее руках чай из чашек обычно проливался, а однажды она буквально окатила чаем одну из дам-активисток благотворительного общества.
Кузина Агата страшно раздражалась, когда кто-то осмеливался принять Эсмеральду за ту самую бедную родственницу, а меня — за дочку госпожи. И вообще, я думаю, что удел Эсмеральды был ненамного слаще, чем мой. Постоянно слышалось: «Выпрями спину, Эсмеральда. Не сутулься так» или «Ради всего святого, говори четко! Не бубни». А тут еще ее роскошное имя, которое несчастной Эсмеральде ни на вот столечко не подходило! Ее блекло-голубые глаза то и дело наполнялись слезами (разрыдаться она всегда была готова), тонкие легкие волосики непослушно топорщились на голове. Задачки решала за нее я, как, впрочем, и сочинения писала. Она же была ко мне очень привязана.
Кузину Агату очень огорчало то, что у нее только одна дочь. Ей бы хотелось иметь целый выводок сыновей и дочерей, которыми она могла бы командовать, передвигая своих потомков по жизни, как фигуры по шахматной доске. А наличие у нее только одной хрупкой дочки было полностью возложено на совесть супруга. Так уж повелось в их доме, что все хорошее в жизнь привносила только кузина Агата, вое неприятное и ненужное возникало страданиями и усердием других.
Слава о добродетелях кузины Агаты докатилась до самой королевы, благотворительная деятельность получила должный отзыв. Кузина организовывала клубы, в которых простые бедные люди могли сочетать приятное с полезным, она создала целую мастерскую по пошиву сорочек и белья. Она была столь неугомонна, что в конце концов почти скрылась в тумане своих добрых благородных дел.
Неудивительно, что одновременно и муж, и дочь были внакладе. И странно, что мне удалось оказаться в лучшем положении. Правда, я давно пришла к выводу, что вся деятельность кузины Агаты больше всего пользы и удовольствия приносит ей самой, нежели кому-нибудь еще, и я была уверена, что, как только изменится эта ситуация, прекратятся и добрые дела. Кузина в свою очередь чувствовала во мне недостаток благоговения по отношению к ней, и это задевало ее. Меня она вообще недолюбливала. В сущности, никем она не была так увлечена и заинтересована, как собственной персоной. При этом в глубине души она сознавала, что благополучной своей жизнью она обязана деньгам мужа. А что касается Эсмеральды, то раз уж она единственная ее дочь, придется принимать во внимание и ее.
Я же, хоть и была вне игры, забывать о себе не позволяла. Кузина не могла не заметить улыбку, которую скрыть мне не удавалось, когда начинались бесконечные обсуждения «добродетельных» проектов для бедных людей. Несомненно, она ощущала мое нежелание плясать под ее дудку. И конечно, она убеждала себя, что все это — от неблагородных кровей, которые достались мне со стороны отца. Кстати, никаких подробностей о его родственниках она не знала. Наши с ней отношения определились уже в первые годы моего пребывания в доме. Мне было лет десять, когда я была вызвана для серьезного разговора.
— Эллен, — начала она, — я считаю, подошло время нам с тобой поговорить всерьез.
Я стояла перед ней — крепкая десятилетняя девочка с копной темных, почти черных волос, с глазами глубокого синего цвета, с коротким носиком и упрямым острым подбородком.
Под ногами у меня расстилался персидский ковер. А находились мы в комнате, именуемой ее кабинетом. Именно здесь трудился ее личный секретарь, составлял для хозяйки бесконечные письма и, в сущности, ведал всей знаменитой благотворительной деятельностью, за которую кузина снискала уважение ее величества.