Долгий путь к себе
Шрифт:
Похоронили его в родовом склепе, рядом с братом Николаем, но казаки, захватившие в одном из походов гнездо Киселей, выбросили их тела из гробов.
Ненадежным было время на Украине: ни мир, ни война. Доброго дома не поставишь. Сегодня последний гвоздь забьешь в крышу, а завтра — от дома одна труба останется.
Природа тоже людей не миловала. В прошлом году затемнялось солнце, а потом случился жестокий мор по обоим берегам Днепра. В Коростышеве, Самгородке, Погребищах многие люди умерли,
Да сколько бы ни было на человека смертей, он все-таки жив, потому что ради жизни он себя не щадит, великий он ее старатель.
И в крайнем нищенстве готов человек украшать жизнь из последних своих сил и возможностей.
А потому в иных местах даже о понедельниках помнили:
Кринице, Кринице, Красная девице! Воде — дочко Ульяно, Земле — мати Тетяно, Камне — брате Петро, Поздровляю вас из понедилком, Примайте хлиб-силь, Давайте нам водици на добро…Степанида, жена казака Кондрата Осадчего, «понедилкувала» у жены сотника Забияки Оксаны Гарной.
Вокруг Оксаны табунились все женщины Веселой Криницы, малого местечка на большой украинской земле.
Сотничиха хоть и любила своего Забияку без памяти, но пошла замуж лишь после того, как казак в свадебном договоре согласился дать жене полную волю по понедельникам. Не все жены добивались у мужей этого права, но и не все мужья умели устоять перед чарами, хворобами или под одним только точильным камнем своих суженых.
В понедельник поутру женщины отправлялись на базар торговать. Одни продавали кружева и вышивки, другие — соления и варения, третьи — птицу, сало или еще какую снедь.
Как только набиралось достаточно деньжат, женщины покупали вина и закусок и отправлялись в дом к Оксане Гарной. Тут они угощались, пили и пели, говорили по душам, никак не заботясь ни о доме, ни о хозяйстве, ни о мужьях, ни о детях.
Заводилой выступала Оксана. Она среди своих кумушек была и судья, и утешитель.
— Ну что ты нюни распускаешь? — отчитывала она лентяйку Ганну. — Побили ее! А какой бы муж тебя не побил, коли ты прокисшим борщом потчуешь?
— Чугунище-то был какой! Не выливать же! — возразила Ганна. — Я и сама ела — и ничего. Уж очень нежны наши казаки.
— На пузе добра она решила нажить! — вскипела Оксана. — Казаки поехали на охоту за зайцами, и каждый добыл. Один твой вернулся с пустыми руками, в кусту после борща твоего всю охоту просидел.
— Ага! — сказала Ганна, прыская от смеха. — Только, говорит, ногу в стремя, а в животе как пискнет. Я-то и кинусь обратно под куст.
Хохотали
— Все от нас самих! — сказала, отсмеявшись, Оксана. — Странница одна баяла: «Сотворил, говорит, Бог всяких гадов земных. Поглядел, видит: экая все дрянь, собрал их в мешок и велел человеку отнести подальше да и закопать поглубже. В мешок-то велел не заглядывать. Ну а как же утерпеть? Развязал человече мешок, чтоб только одним глазком поглядеть, чего это Бог таит. Только распустил завязку, а гады и поперли скопом, один другого ужаснее. Бросил тот человек мешок, к Богу прибежал. Бог разгневался да и превратил несчастного в аиста».
— Это чтоб гадов мог собирать? — спросила Ганна.
— Угадала.
— Оксана! — окликнула хозяйку с другого края стола толстущая казачка. — У моей снохи груди, как колеса на арбе, а молока нет. Орет мальчонка с голоду. Чего делать-то?
— Будто сама не знаешь! Буркун белый надо пить! От буркуна даже корова молоко дает.
Посыпались советы. Вспомнили, как рожали первенцев. Каждая про свое спешила рассказать: у одной грудь не брал, другая отучить от груди никак не могла. Кто охал, вспоминая рожу, кто учил, как рожу заговаривать.
— Про Свитязь-озеро никто не слыхал? — спросила Оксана кумушек.
— Это где такое?
— Да будто возле Люблина.
— А чего там?
— Говорят, рыбаки вместо рыбы колокол изловили.
— Колокол?
— Колокол!
— Откуда же он взялся? Церковь, что ли, там сквозь землю провалилась?
— Про то не говорят, откуда взялся. А вот взялся, и все! В сеть попал. Рыбаки его из воды подняли на лодку и стали думать, куда девать. Одни говорят — в церковь отнесем, а другие — в корчму.
— И чего?
— А ничего! Только про корчму помянули, колокол ухнул в воду и на дно ушел.
— Не простой, видно, тот колокол был.
— Еще бы простой! Это не бубенец для козла — колокол, святая вещь.
— Неспроста все это, — сказала толстущая казачка. — К бедствию.
— Довольно с нас бедствий, — перекрестилась молчавшая все время Степанида.
— Мы все треплемся, треплемся! Спой, Степанида! Утешь!
Степанида была в Веселой Кринице человеком пришлым, но успела стать гордостью местной. Ее голос был столь прекрасен, что послушать дивную певицу приезжали за сто верст.
Пела Степанида в церковном хоре, пела, особой платы для себя не требуя, хотя ее и переманивали. Купцы соседнего местечка обещали ей дом поставить, если переедет.
Корыстолюбие Степаниду минуло.
Была она чуткой ко всякой доброте. Как собака, была верна людям, не оттолкнувшим ее.
— Молчунья ты у нас, — сказала Степаниде Оксана. — Вот уж два года в Кринице живешь, а знаем о тебе столько же, сколько в первый день узнали.
— Меня и не спрашивал никто про жизнь мою, — сказала Степанида тихо.