Долгий путь скомороха
Шрифт:
– Ага, сейчас я, мигом, – и Лукерья тут же исчезла в темноте.
Старик Никифор, поджидавший Ратмира за столом с ужином до последнего, потрогал рукой ещё горячий самовар и, стараясь не скрипеть дощатыми полами, вышел на крыльцо. Он едва успел заметить промчавшуюся в темноте в сторону баньки знакомую фигуру Лукерьи и сразу всё понял:
– Вот ведь егоза! И поговорить не даст мужикам. Ну, ладно, сейчас ему всяко не до меня будет. Утром поговорим, – вздохнул он и, вернувшись в избу, завалился спать на свою лавку.
Проснувшись утром раньше всех, старик Никифор приподнялся и посмотрел на лавку, где обычно спал Ратмир. Она была пуста. Старик встревожился и решил сходить в баньку: «Не угорели ли?»
В лучах раннего летнего солнца бревенчатая баня желтела, как одуванчик. Кругом стояла тишина, и только ранние пташки начинали выводить рулады на разный манер. Старик Никифор неслышно приоткрыл дверь в предбанник и тут же отвернулся. На полу, прямо на медвежьей полости спали, едва прикрыв полотном наготу, Ратмир и Лукерья.
– Вроде бы и не топили вчера вечером баньку, а лежат как неживые, – едва слышно пробормотал он, и опять посмотрел на них, стараясь разглядеть – дышат или нет. В этот момент Лукерья приоткрыла глаза, хитро глянула на него и поднесла указательный палец к губам. Засмущавшийся старик Никифор тут же отвёл взгляд в сторону и, глупо закивав, попятился назад. Неожиданно он зацепился босой пяткой о порог и с грохотом вывалился на крыльцо баньки.
– Ты там не сильно зашибся, Никифор? – сонным голосом, не открывая глаз, спросил Ратмир, утыкаясь лицом в пахнущие какой-то горьковато-сладкой травой волосы Лукерьи.
– А я это… я – ничего… Ты потом к завтраку-то приходи, Ратмир, – суетясь, поднялся с крыльца старик Никифор и, прихрамывая на правую ногу, направился в сторону избы, где ещё сладко спали скоморохи.
– Смешной он у вас, – тихо засмеялась Лукерья. Затем, счастливо улыбаясь, она нежно провела рукой по крепкой шее скомороха и приникла к ней горячими губами.
– Никифор молодец у нас. Следит, чтобы во всём был порядок, – пробормотал Ратмир, чувствуя, как наливается силой его мужское достоинство. Он положил руку на крутое бедро молодой женщины и, легко приподнявшись на локте, пододвинул её под себя: – Вот и до тебя очередь дошла, милая.
– Ох, Ратмирушка! – только и выдохнула Лукерья в предвкушении сладкого наслаждения.
Спустя час Ратмир, бодрый и весёлый, зашёл в избу, где уже на лавках за столом трапезничали скоморохи.
– О-о, блестит как медная полушка! – не удержалась Авдотья. – Дождалась, видать, Лукерья-то тебя ночью. А то вчера вечером нам тут всем плешь проела, рассказывая, какой ты хороший и умный. Как будто мы и без неё этого не знали.
– Да угомонись ты, Авдотья! – прикрикнул на неё старик Никифор. – Дело молодое. А то можно подумать, что вы с Василием как монахи живёте.
– Мы-то, может, и не живём как монахи, а только про то никто ничего не знает, – ответила Авдотья и тут же примирительно произнесла: – Да нисколько же ты на меня, Ратмирушка, не обижаешься? Правда, же?
– Не за что мне на тебя, Дуняша, обижаться. Ты мне навсегда лучший друг, – усмехнулся Ратмир, пододвигая к себе глиняную чашку с горячей картошкой.
– А я? А мы?! – забеспокоился Теодорка. – Разве мы тебе, дяденька Ратмир, не лучшие друзья?!
– Да, Теодорка, извини. Я неправильно сказал, мы тут все друг другу лучшие друзья, – рассмеялся Ратмир.
– Вот это другое дело! – удовлетворённо воскликнул мальчишка.
– Теодорушка, дай Ратмиру нормально поесть. А то носит его, не знай где, и чем там кормят – тоже неизвестно, – вздохнула Елена и обратилась к Ратмиру. – Ну, как там у тебя дела, Ратмир? Долго ли нам ещё тут сидеть?
– Кое-что начинает, вроде, проясняться. Догадки какие-то. Но пока ещё рано говорить, – прожёвывая кусок зайчатины, озабоченно произнёс Ратмир. – Я и сам был бы рад быстрее уехать отсюда. Да пока не закончим и думать об отъезде нечего. Обещал боярину Саврасову, сами знаете. Вот у вас тут, что интересного для меня есть?
– Говори, Теодор, – обратился к мальчишке старик Никифор.
– Я вчера с мальчишками местными все заборы облазил, и показали они мне как отличать те места, где в заборе лазы сделаны. Это они от набегов степняков и опричников сделали, чтобы было куда сбежать, – вытянувшись в рост, доложил Теодорка. – Только они эти места и от боярина своего в тайне держат. А то, говорят, вдруг и от него спасаться придётся. Он у них вон какой бешеный. Ты же сам, дяденька Ратмир, видел, как он того мужика сначала на дыбе пытал, а потом на воротах повесил.
Странное выражение на секунду появилось на лице у Ратмира и тут же пропало. Он, как ни в чём не бывало, тряхнул чёрными прядями волос и кивнул:
– Это мы все видели. Слишком жесток боярин Скобелев. Но не он один такой. Вчера при мне такой же бешенный опричник напополам саблей разрубил женщину.
– За что?! – воскликнули одновременно Елена и Авдотья.
– Сначала он конём сшиб её мать-старушку. И тогда женщина крикнула ему вслед проклятье. Он вернулся и зарубил её саблей…
– Прямо насмерть? – ужаснулся Теодорка.
– Сказали же тебе, что пополам разрубил! – воскликнула Авдотья. – Ты когда-нибудь видел, чтобы ходили живыми половинки людей.
– Не-а… – протянул Теодорка и зажмурил глаза, пытаясь представить себе такую картину. – Бе-е-е, – передёрнул он плечами. – Ужас какой-то…
– Если у кого-то ещё что-то будет для меня – говорите сразу, – озабоченно произнёс Ратмир. – Что-то начинает проясняться. Схожу к себе – побреюсь. А потом мне нужно сходить к самой боярыне и с ней уже поговорить. Мне кажется, что и она что-то знает.