Долгий путь в никуда

Игумнов Денис Александрович

– Смотрите Красавица обоссался!!! Фу! Ату его, ату!

Каменев налился особой бордовой краской стыда, ведь ему было невдомёк, что его энурез подстроили сами сердобольные одноклассники, заскрипел зубами. Схватив портфель под подмышку, зашагал к выходу словно слабоумный рейтар. Шаги широкие, рожа – барсук в западне, чешет, башмаками по чёрно-белым плиткам пола стучит. Бычки увязались за ним. К гадалке не ходи, как предсказуемо. Догнали его, бегущего в класс (будто в этой норке его наши псы не достанут: ну псих, одно слово) в промежутке между этажами на лестничной площадке, припечатали в угол. Пока Хмелёв с Чижовым держали Красавицу, остальные

запихивали ему, с настойчивым идиотизмом санитаров сумасшедшего дома, глазированные творожные сырки в штаны. Самыми усердными в деле сырков оказались Авдеев и Аистов. С выкаченными глазами они занимались любимым делом. Прирождённые пакостники.

Напихав сырков, Авдеев стал их давить, разминать кулаками, а остальные подошвами ботинок. Не знаю как там сырки, а яйца Красавицы точно в яичницу болтушку сбили. От боли, стыда на Каменева накатил приступ психопатии. Раскидав бычков, он вырвался, доведя задуманный им манёвр до конца, загнав себя в класс, откуда вырваться уже не мог. Его дразнили, отвешивали пендели, а он стоял в углу, рядом с книжным шкафом, затравленно оглядываясь. Он рычал сквозь слёзы. Уверен, лиц, издевающихся над ним бабуинов, он из-за пелены слёз, наползающих на глаза, не видел. С него сорвали пиджак, из внутренних карманов которого выпали несколько пакетиков «Медка». Чижов под общий шумок быренько их прикарманил. А в это время Каменев сорвался с цепи. Схватил парту поперёк и начал ею размахивать. По здравому размышлению, оценивая его действия по прошествии многих лет, скажу: надо иметь недюжинную силу, чтобы вот так обращаться с неудобным, тяжёлым предметом. Но касту его действия не впечатлили, они лишь усилили напор, оттеснили Каменева к окну, прижав этой же самой партой. Прекратила избиение учительница английского языка, вошедшая в класс. Бычата сделали вид, что ничего и не случилось. А? О чём это вы? Растерзанный Каменев вернулся с партой на место, а учительница предпочла не обострять, сделав вид, что ничего не заметила.

Трофейную сухую шипучку Лёня решил употребить прямо на уроке, в одну харю. Его дружок Хмелёв сидел на английском впереди с Аистовым, а Чижом наслаждался независимостью, балбесничая за партой один. Через пять минут, после того как он сожрал четыре пакетика сухого желтоватого порошка, Лёня поднял руку. Учительница на его просьбу выйти, почему-то, может из чувства противоречия, ответила отказом. Гроза всех низших и слабых не посмел ослушаться. Правда, пыжился он не долго. Сдержаться ему всё равно не удалось.

Лёнечка блеванул. Да как! Того запаха мне вовек не забыть. Пытаться описать такое мерзотное ощущение – лишь зря слова тратить. Рвало его затяжными натужными «игами» – «Иииг Иг, Иг Ииииг». Под стулом, быстро набирая силу, растеклась, пуская бисер жемчужных пузырей, медовая прозрачная лужа. Училка выпала в осадок. Всё на что её хватило, вылилось в жалкую фразу своего оправдания:

– Что же ты ничего мне не сказал, Чижов?

Ха. А что он должен был сказать? Выпусти меня, стерва, а то сейчас блевану! Но так вышло лучше, а я остался вполне доволен.

На следующий день нас всех, коллектив учеников в полном составе, собрали после уроков в классе так любимой мной литературы и русского языка. На повестке дня стояли два вопроса. Первый поведения бычат. Стасик на них стуканул. Его мучали с месяц – меньше, чем меня, – и он дальше терпеть не захотел. Второй вопрос стал для меня неприятным сюрпризом-откровением.

Мира начала с того, что обвинила, зачитывая по листочку имена всех наших крепышей, замеченных в издевательствах над бедным Стасиком. О Каменеве ни слова. Красавице и в голову не пришло жаловаться, как и мне. Он не жаловался от глупости, я – от стыда. Участь перманентной жертвы Каменев принимал без жалоб. Таков порядок вещей в мире – и всё.

– Позор! – кричала училка. – Впятером на одного. Это возмутительно до чего вы дошли. Своего же товарища, с которым вы учитесь с первого класса, довели до нервного срыва. Вы понимаете, чем это вам грозит?

Бычки сидели, понурив головы. Все кроме Чижова. Он послушал, послушал да и ляпнул:

– Он сам виноват. Обещал встретить и по голове кирпичом угостить.

– Что? – возмутилась Мира.

Стасик не выдержал, вскочил с места и таким напряжённым голосом заторопился словами:

– Я им только сказал, что встречу их поодиночке и дам отпор. Возьму кирпич и…

Стас скроил такую потешную, возмущённую рожицу, что класс, не выдержав, грохнул в пароксизме общего бесовского веселья.

– Тихо! – Мира постучала сухим кулаком по столу. – Ну, Стас, это же не метод.

– Да? А когда они все на одного. Это как?

– Да не трогали мы тебя! – проснулся Вова. – Так, поиграли, потолкались и всё. А ты и разнылся, побежал мамочке жаловаться.

– Хмелёв, помолчи, – приказала Мира. – Так, запомните, если ещё кто-то из вас его тронет, я поставлю вопрос об исключении вас всех из школы. Устроили тут безобразие. Вы меня поняли?

Бычата вяло замахали головами – чугунными кастрюлями. Рогов им не хватало, вот что.

– Не слышу? Чижов! Отвечай – ты понял?

Лёня покраснел, поднял одну бровь и сквозь зубы процедил:

– Понял.

– А ты, Хмелёв? Ты и так на второй год остался, можешь и в ПТУ очутиться. Понял?

– Да, – сказал Вовочка, демонстративно отвернувшись и рассматривая стенку.

– Хорошо. Теперь перейдём ко второму вопросу. Среди нас есть человек, который посмел поднять руку на девочку, – зловещим голосом, нагнетающим напряжение, начала Мира. “Тоже мне новость – подумал я, – да такого добра хоть лопатой сгребай, каждый день”. – Кашин, встань. – Послышалось? Нет. Мира осуждающе, как судья, смотрит прямо на меня. Неожиданный поворот. Я, потрясённый, встаю, как бы всем видом говоря, что здесь какая-то ошибка, а она продолжает. – Ты вчера ударил Марину Якушкину в живот. Так?

Ах вот она о чём.

– Я её не бил.

– Как же не бил, когда ты девочку ногой, да ещё в живот ударил. Это другие девочки видели, так что не ври.

Ну вот как объяснить этой дуре, как всё было на самом деле.

– Меня на неё толкнули.

– И ты её ударил в живот? Так?

– Я ногу выставил просто, чтобы с ней не столкнуться.

– В смысле?

– Меня заставили. – Я почувствовал, что невольно краснею.

Класс загудел. Быки ухмылялись, знали, твари, что я их не выдам.

– Ты что – предмет какой-то? А если бы тебе сказали из окна выпрыгнуть, ты бы пошёл прыгать.

– Нет.

– Я твоих родителей вызываю, будем с ними разбираться. И родители Марины тоже желают с тобой переговорить.

Ещё чего не хватало. Родителей! Значит – маму. Будет скандал. Меня всего исколошматили, предали, вывалили в грязи и мне же ещё больше всех и достанется. Справедливо? Да пошло оно всё в шизду!

– Ты чего молчишь? – я напрямую обратился к Якушкиной. – Ты же видела, как дело было.