Долго ли?
Шрифт:
— К чему это! — поморщился Лука Иванович.
— Нет уж позвольте, не обижайте человека. Он меня желает совсем успокоить, на всю жизнь… Кто нынче на законный брак пойдет, Лука Иваныч? И посулить-то никто не посулит, сами знаете.
— Ну, хорошо, — с усилием выговорил Лука Иванович, — завтра мы еще поговорим.
— Да вы, Христа ради! — с новыми слезами вскричала Анна Каранатовна.
— Ты свободна, Аннушка, — внушительно возразил он, — хоть завтра прощайся со мной. Я на тебя не сержусь. Я рад за тебя, верь
Он заботливо поднял ее со стула и гладил по голове.
— Теперь спать пора, — с улыбкой добавил он, — четвертый час.
— Не обидьте меня, Лука Иваныч! — чуть слышно вымолвила Анна Каранатовна, схватила вдруг его свободную руку и поцеловала.
— Что ты, что ты!.. — вырвалось у него тронутым звуком.
Сдерживая свое волнение, проводил он ее до коридора. Забылся он только на рассвете.
XXIII
"Вот как это все случилось!" Таково было первое восклицание Луки Ивановича, когда он раскрыл глаза.
И он должен был сознаться, что так будет лучше. Настеньки он не мог же отнимать у матери, а оставить при себе… где было ручательство, что он обеспечит ей и добрый уход, и довольство? Ему хотелось верить перемене своего положения. — Сбудутся его мечты, прочно усядется он на каком-нибудь крупном заработке — тем лучше!.. Всегда будет у него возможность дать средства на солидное образование Настеньки. Да полно, хорошо ли еще превращать ее в барышню, хотя бы и «педагогичку», хотя бы и с испанским языком?..
Очень успокоился Лука Иванович к часу утреннего кофе. Он почти весело отправился в комнату Анны Каранатовны. Первый взгляд, брошенный на нее, показал ему, что она чувствует. И ее лицо, и прическа, и платье, надетое с утра для выхода, — все говорило, что она находится в возбужденно-выжидательном, как бы торжественном состоянии.
Вместо всяких приветствий он поцеловал ее в лоб и сел тотчас же к столу, где был уже приготовлен кофе, особенно чисто и вкусно.
— Хорош ли кофей? — тихо спросила Анна Каранатовна, все еще пытливо вглядываясь в него.
— Прекрасный! — одобрил Лука Иванович и, закуривая сигару, прибавил. — Ты, кажется, все смущаешься насчет меня?
— Кто вас знает, — чуть слышно выговорила она и поглядела на дверь в комнатку Настеньки.
— Я за тебя рад, — спокойно продолжал Лука Иванович, — делай как тебе лучше… и когда хочешь.
Слова его звучали так просто и убедительно, что она резко покраснела и нагнулась к нему, точно за тем, чтобы поцеловать его руку, но Лука Иванович предупредил это движение.
— Налей мне еще полстакана покрепче, — совсем уже весело сказал он, — а я пойду поглядеть, что Настенька.
— Небось играет с своей графиней; совсем одевшись она, — живо откликнулась Анна Каранатовна и взялась руками за кофейник.
Настенька сидела на полу, на коврике, рядом с своей постелькой, и усаживала на игрушечный диванчик белокурую, широколицую куклу, — «гьяфиню», как она прозвала ее.
Никак не могла она так перегнуть ее пополам, чтобы «графиня» держалась хорошенько на диване, в сидячем положении. Но девочка была еще флегматичнее матери, и с серьезным личиком, даже закусив губки, продолжала усаживать куклу.
Скрип двери заставил ее обернуться и поднять голову.
— Юка! — радостно крикнула она и потянулась к нему с полу, не совсем твердо выправляя свои кривые ножки.
Луку Ивановича схватило за сердце. Ему сделалось гораздо горче, чем он ожидал, от мысли, что, быть может, завтра этой кривоногой девочки не будет здесь. А давно ли он ее призрел еще грудную, красную, болезненную, с коклюшем, нанимал кормилицу, когда мать заболела, давал денег на пеленки, на кофточки, на баветки, часто сам водил ее на помочах и заставлял ее повторять те слова, какие уже давались ее шепелявому детскому языку.
— Как графиня поживает? — спросил он, беря ее на руки и целуя.
— Чиво, — ответила Настенька и презабавно прищурила глазки.
— А хочешь, я подарю другую графиню?
— Кавалея… — пролепетала Настенька.
— Кого, кавалера? — повторил Лука Иванович.
— Да, гусая.
— Хорошо, и гусара получишь!
Он опустил ее опять на ковер и заботливо оглядел ее: кашель ее давно уже прошел, она за последние дни пополнела; платьице сидело на ней ловко, панталончики были чистые и хорошо выглаженные.
"Что же? — с тихой грустью подумал он. — Мать сумеет выходить ее; я слишком бывал придирчив, говоря Аннушке, что она — дурная мать, а вон ведь ребенок как старательно вымыт, причесан, одет. Выйдет Аннушка замуж, успокоится, станет ей и Настенька дороже; теперь этот ребенок — живая память ее стыда… потому она и суха с ней".
Голова его опустилась, а руки ласкали Настеньку. Девочка смолкла и, раздвинув внимательно глаза, глядела на своего друга.
"Не стану же я с ней прощаться!" — выговорил про себя Лука Иванович и крикнул Настеньке:
— Гусар тебе будет, только ты ему голову не обрывай.
— Нэ-э! — протянула удивленно Настенька и снова принялась усаживать куклу.
Не успел Лука Иванович, выпив свой полстакана кофе, перейти от Анны Каранатовны к себе, как в кабинет тихо вошел Мартыныч.
"По предварительному уговору", — подумал Лука Иванович, не отходя от стола. Лицо его осталось спокойным и добродушным, но ему не очень приятно было это, как он думал, бесполезное объяснение с писарем.
— Здравия желаю, — сказал тихеньким голосом Мартыныч.