Долгое дело
Шрифт:
Инспектор открыл стол и вытащил шесть предметов. Зеркало, в которое он посмотрелся и спрятал, взбив пальцами волосы огненной феерией. Крупную матрёшку с матрёшечками внутри, которых он выставил в ряд на подоконнике. Пачку заграничных сигарет неизвестного государства, которую он опустил рядом с пепельницей. Учебник криминалистики, который он положил на край стола. Нож, здоровый и кривой, как турецкая сабля, который он хотел было воткнуть в столешницу, но оставил рядом с учебником. Журнал «Вопросы психологии» —
И тогда постучали.
— Прошу! — крикнул Леденцов, хотя дверь была от него так близко, что хватило бы шёпота.
Холстянникова вошла и остановилась, как и предполагал инспектор, у сейфа, не зная, куда деть взгляд, — он как-то в комнате не умещался.
Леденцов встал:
— От себя и от имени приветствую вас в районном отделе внутренних дел.
— Вы тут работаете? — удивилась она.
— Нет, я тут думаю.
— А где же работаете?
— На оперативных просторах, Валентина… как дальше?
— Альбертовна. А вас как звать?
— Меня коротко — инспектор Леденцов. Садитесь, Валентина Альбертовна. Чай, кофе, кисель, коньяк?
— Пожалуй, чашечку кофе, — согласилась Холстянникова, не представляя, откуда что тут может взяться.
Леденцов рассчитал точно: чай теперь не в моде, кисель тем более, коньяк вряд ли она будет, а вот кофе… Он встал, протянул руки, открыл сейф и достал громадную белую чашку и двухлитровый термос. Без крышки он задымился, как вулкан.
— С молоком, уже сладкий. Хотите бутерброд с котлетой и луком?
— Нет-нет, спасибо. — Она с недоумением смотрела на поллитровую фаянсовую чашку, боясь к ней притронуться.
— Пейте. Говорят, что кофе продлевает жизнь. В Копенгагене есть столетний мужик, который пил только кофе. А его приятель пил чай и прожил всего пятьдесят. Правда, в том же Копенгагене живёт стодвадцатилетний дядька, который пил одно какао…
Холстянникова осторожно приподняла чашку и, удерживая, отпила чуть не кипевший кофе.
— А вы подуйте, — посоветовал Леденцов.
Она торопливо поставила её на стол, элегантно пошевелила в воздухе пальцами и сморгнула набежавшую слезу.
— Я пишу очерк о рядовом инспекторе уголовного розыска…
— Рядовее меня вы не найдёте.
— Его духовный мир, его увлечения, его работа…
— Всё это в норме, — заверил Леденцов. — А как назовёте?
— Ещё не думала.
— Только не называйте «Люди в синих шинелях».
— Ну, это избито…
— Не потому, что избито, а потому, что теперь не носят синих шинелей.
— А что носят?
— Полупальто цвета морской волны. Вы так и назовите: «Люди в полупальто цвета морской волны».
Холстянникова рассмеялась, но её смех скатился с инспектора, как с айсберга.
— А вы шутник.
— Я шутник?
— Ну да, вы же сейчас пошутили?
— Нет, не пошутил.
— Мне показалось…
— Это от горячего кофеина.
Она щёлкнула двумя латунными застёжками и распахнула сумку чёрной кожи, похожую на портативный магнитофон. Блокнот, толстый, как том энциклопедии, лёг на стол. Многоцветной шариковой ручкой она отчеркнула какую-то запись и мелко вывела: «Инспектор Леденцов. Живописен.»
— Вы каким цветом пишете? — заинтересовался он.
— Синим.
— Пожалуйста, пишите обо мне зелёным — моим любимым цветом.
Она улыбнулась, окинув взглядом его зелёный костюм, салатную рубашку и светлый галстук с травяным отливом.
— Вот ищу зелёные ботинки, — поделился инспектор.
Холстянникова сделала вторую запись: «Внешность. Рыжие волосы, но лицо мужественное. Девятнадцать лет. Красив, но по-своему. Любит шутить».
— Мне бы хотелось начать с вашего духовного мира. Скажите, интересуетесь ли вы каким-либо искусством?
— Я ими всеми интересуюсь.
— Даже так. Например, оперой?
— Мне очень нравятся арии из одноимённых опер.
— Что вы имеете в виду?
— А вы не поняли?
— Разумеется, поняла.
Леденцов пристально смотрел круглыми глазами, не мигая и не оживляя мускулы лица, как отвечал на трудном экзамене.
— Я и оперетты люблю, классические.
— Какие, например?
— Например, ту, где поёт мистер Игрек.
— Мистер Икс, — поправила она со снисходительной улыбкой.
— Ага, Икс. Я всегда хромал по математике.
— Ну, а балет?
— Откровенно говоря, не люблю.
— Почему?
— Допустим, он принц, а она лебедь. Он её поднял и держит на голове. И что? Ему тяжело, ей неудобно, а публике неинтересно.
Она улыбнулась — инспектор оказался весёлым человеком.
— А как вы относитесь к симфонической музыке?
— Я больше люблю романсы с чувствиночкой.
— Какой ваш любимый?
— Романс «Закатил я глаза».
— Что-то не помню. Кто композитор?
— Да вы не знаете. Композитор Порубаймех, наш постовой милиционер.
— Вероятно, вы любите телевидение? — решила она.
— Люблю, но только одну передачу «В мире животных». Да и то смотря какие животные.
— Состоите ли вы членом какого-нибудь спортивного клуба?
— Я посещаю «Клуб обнажённых».
— Разве есть такой клуб?
— Не первый год хожу.
— И что там… делают?
— Собираемся, пардон, обнажаемся… А то вы не бывали?
Не будь на её продолговатом лице черноморского загара, Холстянникова бы покраснела под немигающим и намекающим взглядом инспектора. Она взялась за спасательную чашку и с удовольствием отпила пару крупных глотков нечёрного, но очень вкусного кофе.