Долгое дело
Шрифт:
Ключ, заходивший в замке, её не шелохнул — только пропала сонная одурь и та лёгкость, которая прилила после опавших с ног туфель. Дверь открылась. Калязина слушала — одна пара каблучков, её… Пока, ещё четверть третьего.
— Аделаида Сергеевна, отвезла.
— Ну и слава богу. Теперь можно и кофейку.
Вера захлопотала, стараясь угодить начальнице. Кофе сварила крепкий и огненный. Подала сливки, настоящие, натуральные, привезённые ей из совхоза. Неначатая, сбережённая коробка грильяжа. И тарелочка коржиков, выпеченных своими руками.
— Со
— Лучше с ликёром.
— У меня нет…
— Тогда с ромом.
— Тоже нет.
— А какое вино есть?
— Никакого…
— Милочка, на дворе космический век.
Расстроенная Вера не знала, что и делать.
— Я схожу в магазин.
— О, плохой тон. Будем пить чёрный.
— Чёрный — так чёрный.
— Милочка, что у тебя за лак? — Калязина поймала взглядом её ногти.
— Обычный, — обрадовалась Вера перемене темы и протянула руку.
Аделаида Сергеевна осмотрела её пальцы — на краску не было и намёка. Но до трёх оставалось ещё полчаса.
— У вас что-нибудь случилось? — неуверенно спросила Вера.
— А заметно?
— Вы какая-то… серьёзная.
— Высшая серьёзность, милочка, заключается в том, чтобы воспринимать всё с усмешкой.
Вера притихла, сбитая со своего вопроса. Ответить подобным афоризмом она не могла, а простые слова, вроде «кушайте печенье», стеснённо не шли. Но Аделаида Сергеевна вдруг спросила:
— Веруша, как ты ко мне относишься?
— Такой вопрос…
— Понимаю, что искренний ответ на него получить трудно, но я спрашиваю не из праздности.
— Очень хорошо отношусь…
— Ещё бы, я твой шеф, — усмехнулась Калязина.
— Бывает, что и шефов не любят.
— Редко. Интерес друг к другу, милочка, определяется социальным положением людей. Кто выше, тот и лучше. Для подчинённого начальник всегда интересен, а для начальника подчинённый почти никогда не интересен.
— Значит, я вам не интересна? — решилась Вера на вопрос.
— Милочка, тогда бы я не пришла.
— А я вас уважаю больше всех.
— Больше всех, Веруша, уважать надо только себя.
Калязина польщённо улыбнулась.
Иметь последователен, учеников, школу — не мечта ли?
— А как ты, милочка, относишься к органам внутренних дел?
— К милиции? Никак. Хотя… — замялась Вера.
— Что «хотя»?
— Она жизнь мою испортила.
— Каким образом?
Вера украдкой глянула на фотографию молодого человека с напыщенными усиками.
— Я Вам не сказала… Муженёк мой сидел.
— И за что?
— Он был директором склада. Приехала однажды ревизия, а у него в бочках вместо подсолнечного масла вода. В мешках вместо сахарного песка речной. Посадили, ну а потом он ко мне и не вернулся…
— Вот, милочка, и мне милиция жизнь портит.
— Я об этом читала в газетах, но так и не поняла, за что.
— За что? — воодушевлённо удивилась Калязина, доставая сигареты. — За что…
День светлел — он то светлел, то темнел. Сейчас вот светлел. Осеннее солнце прощупывало космы тумана неуверенными лучами. Без четверти три, а день посветлел. Туман, как дым, испуганно поднимался к небу. Возможно, что через пятнадцать минут у неё появится ассистентка не только для сверхчувственных опытов. Как только пробьёт три и весь туман уйдёт в небо.
— Веруша, нужно жить так, как считаешь нужным.
— А я ничего не считаю…
— Тридцать два года. А пришло к тебе то, что должно прийти к женщине в тридцать два?
— Я и не знаю, что должно прийти к женщине в тридцать два. Замужество?
— Есть у тебя украшения, натуральные, разные, каждый день новые? Есть у тебя одежда, не синтетическая, не копеечная, а шёлковая, цигейковая, норковая? Есть у тебя просторная квартира с заказной мебелью от «Интуриста» и телефоном в ванной? Деньги, есть у тебя деньги, не зарплатные, не рублёвочки с троечками, а свободные, несчитанные? А есть ли у тебя друг с сильными и нетерпеливыми руками? И в конце концов, есть ли у тебя напитки, вселяющие любовь, радость и фантазию? Я имею в виду ликёр, ром и коньяк…
— Такую жизнь я видела только в кино.
— А всё, милочка, должно приходить в своё время. Мужчина и деньги в пятьдесят лет нужны? Да. Но это совсем не то, что мужчина и деньги в двадцать — тридцать.
— Ко мне всё опаздывает или вовсе не приходит. Телефон и тот звонит, когда я уже звонка и не жду.
Аделаида Сергеевна посмотрела на часы — ровно три. И туман высох.
— Веруша, я помогу: твой телефон будет звонить вовремя.
От просветлевшего ли дня, от горячего ли кофе, от выпавших ли надежд, от всего ли вместе лицо ассистентки скинуло обычную пугливую сухость и порозовело, как яблочко, высвобожденное из тени.
— Аделаида Сергеевна, дайте сигарету…
Закурила она со вкусом, глубоко. И порозовела ещё больше, вместе со своим изящным носиком.
— За что? — переспросила Калязина, возвращаясь к задевшему её вопросу. — А кто я, по-твоему?
— Учёная…
— Официально я врач-эпидемиолог, работающая на полставке в Лаборатории психологии. А неофициально?
— Известный парапсихолог.
— А неофициально я — ведьма.
— Как «ведьма»? — засмеялась Вера.
— Парапсихология у нас идёт за чертовщину. И если человек ею занимается, то кто он? Раньше таких, как я, жгли на площадях на медленном огне. Теперь меня сжечь как-то неудобно, вот и пришили уголовное дело.
— Убийство?
— Нет, кражу бриллианта из магазина.
— Разве там украдёшь?
Аделаида Сергеевна улыбнулась материнской улыбкой:
— Думала, что застану у тебя мужчину. Не понимаю, почему они тебя не осаждают. Молодая женщина, у которой сексуальные формы сочетаются с наивностью, для них приятнее коньяка.
— Я допустила бестактность? — опечалилась Вера.
— Нет, ты допустила глупость, — пошутила Калязина и посмотрела на часы: двадцать минут четвёртого. — Милочка, вызови мне такси…