Долгое дело
Шрифт:
— И что же это за шайка?
— Женщина и мужчина.
— Кто же? — Теперь он спросил заинтересованно, хотя понимал, что дальше разговор продолжать глупо.
— Э, Калязина и какой-то Васин.
Зональный прокурор не нашёлся и оттого бессмысленно смотрел на посетителя.
Гостинщиков осклабился и стал походить на деревянного щелкунчика орехов, которых продавали в магазине сувениров.
— А я этим хочу что-то сказать, — сказал он так, будто ещё ничего не сказал.
— Что вы хотите этим сказать?
— Хочу сказать, что я на всё способен. Пойти к прокурору города, поехать
— А вы, гражданин Гостинцев…
— Гостинщиков, учёный…
— Не ждёте, гражданин Гостинщиков, что я попрошу вас из кабинета?
— Зачем? — удивился Рэм Фёдорович. — Я сказал всё и сейчас уйду сам.
Васин вновь умолк, задетый охранительной грамотой, ангелом пролетевшей мыслью. Самоуверенный. С бородкой. Учёный. Вполне возможно, что и крупный. Крупные учёные частенько смахивают на психов. Сказал ведь, что его имя вчера упоминалось в печати…
— Товарищ Гостинщиков, — спросил Васин тоном прохожего, узнающего дорогу, — вы учёный в каком звании?
— Доктор наук, — соврал Рэм Фёдорович и тут же пожалел, что не назвался академиком.
— Извините, каких?
— Э, геолога-минералогических, извините.
— Вы упоминали, что ваше имя было в печати…
— Да, в «Учёных записках». Статья называлась «Новое месторождение червонного золота».
— Вы открыли?
— Разумеется, — небрежно врал Гостинщиков ради него, ради этого телёнка Рябинина.
— И что теперь вас ждёт?
— Думаю, что выдвинут на премию.
— А Рябинину вы… кто?
— Деверь.
— Деверь… это…
— А может быть, шурин. Короче, его жена есть моя сестра.
Васин не поверил бы случайному человеку на слово, но внешность учёного, странное поведение и связь с Рябининым убеждали. Он прошил его умным взглядом и примирительно начал:
— Давайте откровенно. Он вам почти родственник. А вот я его не принимаю.
— Э, за что же?
— За целый букет. Медлителен…
— Потому что глубоко пашет.
— Спорит, не соглашается…
— Он же не продавец, для которого покупатель всегда прав.
— Противоречив…
— Видите ли, товарищ прокурор: если у человека одна мысль, две мысли, три, то он ясен, как невеста в фате. А если у человека много мыслей? Среди них возникает противоречие. Вы попробуйте.
— Рябинин, по-моему, пессимист. — Васин постарался последних слов не заметить.
Э, пессимист? А вы как-нибудь зайдите к моему соседу — он оптимист. Потому что ничего не знает ни о жизни ни о смерти.
— Он терпим ко всему: к недостаткам, к преступникам…
— Да, он терпим ко всем. Вот только к дуракам нетерпим.
— И потом, товарищ Гостинщиков, дело не во мне и не в личных симпатиях. Дело в объективных фактах.
— Рябинин денег взять не мог, — отрубил Рэм Фёдорович, дрогнув усохшей бородкой.
— Они ему не нужны?
— Нужны, но только свои. В поле он получал для партии в банке десятки тысяч. Димке Семёнову, технику, который проболел при двух детях целый год, Рябинин всё лето посылал деньги. Нашей поварихе Марии Ивановне, пёкшей или пекущей несравненные блинчики, он отдал весь сезонный заработок, когда у неё сгорел дом. Кстати, он техником получал больше, чем получает сейчас, и всё-таки пошёл на эту работу. Вам мало?
— Сколько бы вы хорошо о нём ни говорили, всё решат факты.
— А клевету вы не допускаете?
— Допускаю. Поэтому мы всё тщательно проверим.
— Хорошо, я подожду в приёмной.
Гостинщиков легко поднялся и, помахивая пластинкой, отвесил изящный поклон.
— Чего подождёте?
— Конца вашей проверки.
— На неё уйдёт весь день, а возможно… и больше.
— Когда больного оперируют, то родственники ждут в больнице.
Гостинщиков ладонью заострил усечённую бородку, нацелил её на прокурора и одарил своей редкой улыбкой — деревянный щелкунчик открыл рот, требуя ореха. Затем он указательным пальцем поскрёб седой висок, теперь нацеливаясь на прокурора хитрым взглядом.
— Давно хотел спросить какого-нибудь законника…
— Пожалуйста, — напряжённо согласился Васин, жалея, что он принял этого учёного.
— Я вот стал геологом, потому что люблю бродить по земле. А что любят те, кто становится прокурором?
— Вопрос сложный, и быстро не ответишь.
— А Рябинин отвечает сразу и одним словом.
— Каким же?
— Спросите его?
Из дневника следователя (на отдельном листке).
Лида, я знаю, что ты промучаешься всю ночь, а завтра тебе заниматься своей наукой… Лида, главная наука людей — это умение жить друг с другом.
Добровольная исповедь.
В милиции, наверное, думают, что я испугалась и сижу дома. А куда ходить? Цирк создан для детей, кино для подростков, театр — для людей с бедной фантазией, опера — для глуховатых старушек, оперетта — для дурачков, эстрада — для подвыпивших, балет — для сексуально ослабленных, телевидение — для бездельников… И только литература создана для умного человека. Разумеется, я имею в виду зарубежный детектив.
Петельников и Лида ехали в троллейбусе. Когда солнце на ощутимый миг прорвало ушедший в небо туман, инспектор увидел мираж — их обогнало такси с гигантской совой на заднем сиденье. Волосы вздыблены. Торпедно устремлённый нос — как разогнутый клюв. Калязина? Или не Калязина? Миражи инспектор признавал только в пустынях. Он извинился и сказал, что будет в городской прокуратуре через часик. Лида не удивилась, — такое проделывал и Сергей. Инспектор выскочил на первой же остановке, поймал какого-то мотоциклиста и через двадцать минут был у санэпидстанции.
На лестничной площадке второго этажа жилого дома бездельно стоял худощавый невзрачный парень в кепочке, надвинутой чуть не на уши. Он смотрел через скверик на вход в санэпидстанцию, который был перед ним как на ладони. На подошедшего инспектора он только глянул, вернувшись глазами к притягательному входу. В уголке подоконника высился столбик бумажных стаканчиков из-под мороженого, вложенных один в другой.
— Сколько съел?
— Одиннадцать штук, товарищ капитан.
— В тебе эти самые не поднялись?