Долгое дело
Шрифт:
— Поскольку новорождённый не моего ведомства, — продолжил начальник райотдела, — и собрались у меня лишь в целях удобства, то бразды правления передаю Юрию Артемьевичу.
Рябинин понял, что все они пришли сюда ради него. И тогда жаркая кровь — сколько её у человека, этой жаркой крови? — вторым потоком бросилась в голову и грудь.
Прокурор встал и, защемив подбородок пальцами, как клешнями, начал:
— Я думаю, что каждый из нас скажет несколько слов о новорождённом. Так сказать, кто что о нём думает.
— Пусть он сядет, — сжалилась инспектор
— Пусть стоит! — приказал подполковник.
Горевший Рябинин переступал с ноги на ногу, грузно шевеля портфелем, снаряжённым для осмотра места происшествия.
— Товарищи, — вновь заговорил прокурор. — К сожалению, ничего хорошего о новорождённом сказать не могу. Человек прожил сорок лет. Вместо того, чтобы наслаждаться и жить припеваючи, он, видно, все свои годы отыскивал истину, спорил, боролся и нервничал. Похоже, что так собирается прожить и следующие сорок…
Юрий Артемьевич отпустил подбородок и сел в глубокой печали. Тут же поднялся начальник райотдела, одёрнул китель с орденскими планками, зачем-то погладил значки об окончании академии и университета и огорчённо заговорил.
— Хочу добавить, что новорождённый и следователем-то стал зигзагообразно. Люди кончают школу, а потом высшее учебное заведение. И всё, и хватит. А новорождённый, видите ли, считает, что следователю нужен жизненный опыт и знание человека. Поэтому он после десятилетки работал — я перечислю — истопником, землекопом, коллектором, завхозом, техником… А юридический факультет окончил заочно. Если бы каждый шёл таким путём, то среди следователей не попадались бы случайные люди, то есть я хочу сказать, что он большой оригинал.
— Рябинину сорок лет, — раздался голос Петельникова от двери. — Многие люди смотрят те же сорок лет на мир и ничего не видят. А те, которые видят, сильно близоруки. Я сказал всё.
— Неплохо, — заметил подполковник, — кратко и даже кое-что понятно.
Мария Фёдоровна Демидова тряхнула короткой седой гривкой и заговорила сидя, изредка прочищая свой хриплый голос быстрым покашливанием:
— По-моему, специальность человека сразу видна. Этот бухгалтер, тот спортсмен, та продавщица… Ну а Рябинин? Разве он похож на следователя? Следователь должен — ррр! Рябинин же похож на врача…
— Ухо-горло-нос, — встрял Петельников.
— Нет, на детского врача, — серьёзно поправила Демидова.
— Можно мне? — томно оживилась Кашина. — Я смотрю на этого сорокалетнего мужчину глазами женщины. Невысокий, неширокий, в очках… Нет, пойти с ним на танцы я бы не догадалась…
— На танцы лучше со мной, — опять подсказал Петельников.
— Удивилась бы, пригласи он в ресторан или на вечер. Не знаю, поехала бы с ним на юг, в круиз или за город… Вот посоветоваться бы к нему пошла. Будь у меня какая трудность, вспомнила бы о нём. А случись беда, я хотела бы увидеть рядом с собой его неказистые…
Кашина приостановилась, подбирая слово.
— Его неказистые очки, — не вытерпел Петельников.
Кашина промолчала, видимо, согласившись.
— Да какой он мужчина? — удивилась Базалова громким отчётливым голосом, словно выступала перед судом. — Настоящий мужчина любит всех женщин. Ну, хотя бы многих. А он все свои сорок лет любит только одну свою Лиду. Мне бы такого мужа…
— Я тоже прошу слова, — сказал инспектор Леденцов, подняв руку. — Все тут говорили так, что якобы минус, а на самом деле плюс. Если сложить сумму плюсов да прибавить сумму минусов, то сумма…
— Короче, — предупредил начальник райотдела.
Леденцов покраснел, как и его волосы.
— Я хочу сказать, что плюс ко всему у него есть один минус…
— Как? — насупился подполковник.
— То есть минус ко всему у него есть один плюс, — окончательно сбился молодой инспектор.
— Какой же? — мрачно поинтересовался начальник райотдела.
— Сергей Георгиевич даёт мне советы по поводу составления процессуальных документов, товарищ подполковник, — вдруг отчеканил Леденцов.
— Ага, — подтвердил Петельников, — вчера звонил по телефону и спрашивал, как правильно написать: «сосуд в виде рога» или «рог в виде сосуда».
— Ну и что Рябинин посоветовал? — заинтересовался прокурор.
— Рогатый сосуд, — буркнул Леденцов под взметнувшийся хохот.
Юрий Артемьевич опять встал, косясь на свой прокурорский китель, который сидел на нём как-то необязательно, словно он его одолжил.
— Ещё выступать кто-нибудь будет? Тогда заключаю. Если перевести мысли говоривших на нормальный язык, то все мы, Сергей Георгиевич, желаем вам счастья и здоровья. А чтобы этот день не затерялся в вашей памяти, примите от коллег этот подарок.
Он взял со стола небольшой плоский свёрток и зашуршал бумагой, которая опала на стул, как соскользнула. Теперь в руках прокурора была книга, неестественно блестевшая холодным блеском. Юрий Артемьевич понёс её перед собой осторожно, словно опасаясь разбить. Он поймал внизу горящую руку следователя и с чувством пожал её.
— Эту книгу, Сергей Георгиевич, нельзя прочесть. Но её содержание вы знаете назубок.
И вручил.
Сначала пальцы Рябинина ощутили холод и почти литую твердь. Затем на них легла некнижная тяжесть. И уж тогда глаза поняли, что у него в руке каменная книга — обложка из волнистой сургучной яшмы, родонитовый корешок и белая середина спрессованных страниц из полосчатого кварцита. Крупные золотые буквы секли мягкие волны яшмы: «Уголовный кодекс РСФСР».
— Хотите что-нибудь сказать? — спросил Юрий Артемьевич.
Рябинин хотел сказать. Он уже знал, что переполнен тем, о чём хочет сказать. Но эта переполненность была той силы, которая может выплеснуть слова пролитым фонтаном, как только что пробурённая скважина. Эти слова — не идущие для большого собрания, да и к этому кабинету не идущие, теснили друг друга, пытаясь вырваться. И вырвались в тот момент, когда в сознании мелькнули его дневниковые записи о забывших друзьях.
— Дурак я, — сказал Рябинин, собираясь ещё объяснить, почему он дурак.