Долгое дело
Шрифт:
Тогда он был одинок, каким всегда бывает человек, которому не на кого переложить свою тяжесть. Но он перекладывал - на дневник, надеясь на молчаливое сочувствие бумаги. И бумага сочувствовала, принимая на свои листы его ночные молчаливые вскрики. Это тогда он записал (помнил до сих пор): "Я не знаю, от чего умру. Но во всех случаях на моей могиле пусть напишут: "Умер от одиночества".". Это тогда он увидел свою работу в каком-то необычном отдалении, как бы со стороны. И возможно, тогда он и сделался следователем, выжженный и выдубленный
У человеческой памяти, слава богу, есть хорошая привычка - забывать плохое. А может быть, не у памяти; может быть, у человеческой натуры есть чудесное свойство - хранить в себе радостные дни до смерти, потому что жизнь наша все-таки меряется ими. Да разве были у него тогда радостные дни?
С чего же все пошло?.. Нет, у этого дела он не помнил яркого начала. Не было выезда на место происшествия, и задержания с поличным не было. Оно, как хроническая болезнь, рождалось исподволь, вызревая постепенно и надолго...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Он нехотя утопил кнопку - большую, прямоугольную, белую, вроде окороченной клавиши пианино. За дверью сразу же забренчала музыка: им показалось, что ксилофонные молоточки выбили мелодию похожую на начало мендельсоновского свадебного марша.
– Говори ты, - быстро сказал он.
– Почему? - шепотом возразила девушка.
– Твоя идея...
Замок щелкнул, тоже мелодично, словно попытался продолжить тему звонка. Дверь бесшумно приоткрылась. На пороге стояла женщина и молча смотрела на них. Это молчание чуть затянулось, потому что никто из пришедших не хотел говорить первым.
– Нам Аделаиду Сергеевну, - наконец произнес он.
Женщина в дверном проеме отступила назад, показывая, что они могут войти. Парень и девушка осторожно протиснулись. Сзади, вроде бы сама, дверь захлопнулась с тем же легким звоном.
В передней был полумрак. Зеленоватый рассеянный свет падал из круглого окошка-ниши, как из иллюминатора, за которым, казалось, лежит толща океана. Хозяйка темнела плотной фигурой, выжидая.
– Мы хотели бы... - начал он и замолчал, подбирая слово.
– Погадать, - досказала его спутница.
– Вытрите ноги, - предложила хозяйка.
Они усердно заскребли подошвами по какому-то липкому мягкому коврику.
– Проходите.
Большая комната ударила в глаза ярким светом. Казалось, что все тут излучало сияние: стены, забранные в рост человека глянцевой тканью; хрустальная люстра, игравшая мелкими гранями, как колотый лед; цветное стекло висячих полок; белый пушистый ковер, отливающий тусклым оловянным блеском...
– Садитесь, - услышали они откуда-то голос хозяйки, которая исчезла, пока гости рассматривали комнату.
Они напряженно опустились в мягкие кресла, расположенные так, чтобы их ноги остались на паркете и только носками касались коврового ворса.
– Хотите погадать? - спросил их низкий грудной голос. И тогда увидели туфли, на которых пряжки играли теми же огоньками, что и люстра. Чулки цвета лучшего южного загара, туго обтягивающие ноги, особенно повыше колен, до первой пуговицы платья-халата. Руки, кремовые, как и чулки, с блестками колец и перстней. И черную тень, которая отрезала ее чуть повыше второй пуговицы, но ниже груди.
Аделаида Сергеевна неясно белела лицом между торцами высоченного шкафа-пенала и еще каким-то сооружением из дерева и стекла. Рядом стоял маленький столик из черного мрамора, который, казалось, и бросал свою черную тень на ее лицо. Кроме телефона, на столике ничего не было.
– Значит, хотите гадать? - повторила хозяйка. - А, наверное, комсомольцы.
– Нам дали ваш адрес... - начал он.
– Я, молодой человек, не гадалка. Я - предсказательница.
– Нам все равно, лишь бы правду, - забеспокоилась девушка.
– Что желаете узнать?
– Аделаида Сергеевна, - стараясь говорить строже, начал он. - Мы хотим пожениться. Валентина уже была замужем, есть ребенок. Вот и решили, чтобы, значит, не портить мою судьбу, ее и ребенка... Любовь-то любовью, а жизнь есть жизнь.
– Ведь в загсе не посоветуешься, - вставила Валентина.
– Хотите выяснить совместимость, - определила хозяйка. - Пятьдесят рублей.
– Дороговато, - удивился он.
– Дороговато? - удивилась и Аделаида Сергеевна. - Узнать свою судьбу за пятьдесят рублей - дороговато? Молодой человек, я вам сообщу банальный факт: бутылка дешевого коньяка стоит десятку.
Видимо, от негодования она ерзнула в своем полумраке, и нижняя пуговица платья-халата расстегнулась, обнажив всю ногу и розовое, уже незагорелое тело над чулком.
Он быстро перевел взгляд на ковер, а когда поднял глаза, то пуговица была застегнута.
– Хорошо, - глухо согласился он, заметно краснея.
– Ну, - произнесла она так, что он это "ну" понял мгновенно, торопливо полез в карман, ощупью насчитал пять десяток и положил их рядом с телефоном.
– Ну, - повторила Аделаида Сергеевна, и сейчас оно значило, что с формальностями покончено.
Гости выжидательно и незаметно напряглись: они уже не знали, что их теперь больше интересует - будущее или способ предсказания.
– Рой! - сказала хозяйка. - Принеси молодому человеку закурить.
Они удивленно повернули головы, но в комнате никого не было; когда же посмотрели на хозяйку, то внизу, чуть не под ногами, послышался странный звук, словно кто-то полз по ковру. Парень и девушка опять дернули головами...
Посреди комнаты стояла громадная белесая овчарка. Она нехотя подошла к полке, встала на задние лапы, взяла зубами маленький подносик и осторожно просеменила к гостям. На круглой лакированной поверхности, разрисованной бутончиками, лежала голубая зажигалка и золотистая пачка импортных сигарет.