Долгота дней
Шрифт:
Так проходят две недели. Общага стонет и молится, привыкает жить одновременно и под обстрелами, и под русским миром, прекрасным и беспощадным. Ест шоколадные конфеты. Вплоть до диатеза. Общага много думает. Например, о своем отношении к поэтам серебряного века, о Достоевском и Толстом, о белой, сука, гвардии и семнадцати мгновеньях Москвы. Точный перечень этих дум не составить, как порядком надоевший всем перечень кораблей. Впрочем, все эти думы — они о высоком, у общаги есть время определиться с духовными приоритетами.
Однако доходит все равно не до всех. Некоторые молодки тайком
Проходит время, и все повторяется заново. Вы грузитесь по машинам и едете в украинскую степь. Окопы, обстрелы, «грады», «ураганы», рай для полевых командиров и мародеров. Среди тех, кто с вами приехал, большая часть уже убежала домой или погибла. Вы часто думаете о тех, что уехали, и ни грамма не верите в то, что Родина-мать позволила им вернуться.
Последнее время, Ваня, ты часто вспоминаешь деда своего, капитана Егора Иванова, военного связиста. Он погиб дома, в своей деревне, лежа на печи. Деревня знатная. Старые Решеты, не слышали? Основана по царскому указу в середине восемнадцатого века. Центральная улица носит имя Пушкина, прямо как в Z. Она является частью старого шоссе, ныне называемого Старомосковским трактом. В последнее время много разговоров идет о том, что поселение имеет серьезные перспективы. Правда, неясно, какие именно. В трех километрах от Старых Решет проходит Екатеринбургская кольцевая дорога, и по ночам слышен мерный перестук колес.
Слушая его, твой дед лежал на печи и медленно умирал от последствий лучевой болезни. Он долго лечился, лет десять, наверное, пока не плюнул. Лысый, белый, как бледная спирохета, аж светящийся, улыбался голыми деснами, сиял голубоватым светом, засвечивал фотопленки, в быту проявлял свойства как волны, так и частицы, собственной жизнью подтверждая квантовую теорию поля. Но смерть все равно его догнала.
После демобилизации с супругой своей супружеских отношений не имел. Хорошо хоть, что к тому времени успели они состругать твоего батю.
Бабка твоя, Клавдия Иванова, бегала по ночам к лучшему другу деда — Максиму Гаранину. Недалеко было бежать. Тронь калитку в саду — и вот он, маленький деревянный домик, а там проживает Максим Лукич, человек замечательный и первый шахматист на деревне.
Дед твой от ревности плакал первое время, но после утешился. С Гараниным каждый вечер до самой смерти в шахматы играл. А бабка твоя им блины пекла и ласково так из-под кулачка на мужиков своих глядела. Идиллия, что и говорить.
И стала она возможна только потому, что 14 сентября 1954 года на Тоцком военном полигоне в Приволжско-Уральском военном округе, в сорока километрах от города Бузулук капитан Егор Иванов попал на учения, проводимые маршалом Георгием Жуковым.
С самолета Ту-4 на полигон была сброшена ядерная бомба мощностью 38 килотонн в тротиловом эквиваленте. В девять часов тридцать четыре минуты на высоте триста пятьдесят метров над землей был осуществлен ядерный взрыв. Выждав три часа для того, чтобы провести дозиметрический контроль и полюбоваться делом рук человеческих, в эпицентр взрыва было направлено шестьсот танков, шестьсот бэтээров и триста двадцать самолетов. Триста двадцать, Иван!
Сорок пять тысяч человек должны были «захватить» эпицентр взрыва. А еще пятнадцать тысяч солдат обязаны были его «оборонять». После окончания учений медицинский осмотр личного состава не выполнялся. Сам маршал в день учений на полигоне не появился. Видно, чтоб не создавать ненужную суету. А вы говорите, Стрелков.
Пытаясь постичь смысл учений под кодовым названием «Снежок», можно предположить, что георгиевский жучок сошел с ума. Но нет, он добился того, чего хотел. Опытно было установлено, что случается с военной техникой, военнослужащими и гражданскими лицами, подверженными прямому воздействию радиации. Многое засекречено, но тебе, Иван Иванович, всегда было понятно, что главная цель эксперимента заключалась в другом. Этих пидарасов в Москве страшно интересовало, забеременеет ли во второй раз жена капитана связи Егора Иванова.
Половина генералитета, сдержанные пессимисты, делали ставки «против». Вторая половина, безудержные раблезианцы, ставили «за». Дмитрий Федорович Устинов, министр обороны, воздержался. Партия оптимистов резко увеличилась, когда Клава Иванова побежала налево. Однако уже через год ставки уравновесились. Баба никак не беременела, несмотря на весь пыл Максима Капабланки.
Когда же дед помер, а Хосе Гаранина внезапно парализовало, в главной кремлевской наблюдательной тетради чьим-то решительным почерком было записано: «Учения на Тоцком полигоне показали, что после такой-то дозы радиации жены облученных капитанов связи не беременеют».
Ну, все. Теперь все стало ясно. Генштаб вздохнул с облегчением. «Мы сделали это!» — сказал Устинов и наградил двадцать генералов Орденом Военной Хуйни Первой степени. А что? Мужики не зря столько радиации на ветер пустили.
Удивительно, что о событиях на Тоцком мало знали в стране. Но, между прочим, это еще и потому, что большая часть из покалеченных Жуковым бойцов, этих шестидесяти тысяч облученных молодых мужиков, исчезла потом. Растворилась, будто ушла в никуда вместе со своими бэтээрами, танками и самолетами. Может, в самом деле так и было. Твой дед — живой свидетель — никогда не рассказывал подробно о тех днях.
— А чего ж, было дело, — только и говорил Егор Иванович, если бабка позволяла ему выпить рюмку, — поставили нам задачу по поддержке связи мотопехотного полка. Ну, вот мы ее и выполнили. Вот так дело было, — потом он молчал и застенчиво добавлял: — А по чести говоря, помню я немного — черное, белое и пурпур. И жуки из ножки атомного гриба летят сотнями, — он скалил в беззубой улыбке белые десны. — Жуки, внучок! Жуки колорадские!
Дойдя до этих заветных слов, связист всегда умолкал и выпивал вторую. И даже если его очень упрашивали рассказать подробнее, все повторял про черное, белое и пурпур и иногда про жуков, которые разлетались в разные стороны.