Долгота дней
Шрифт:
Высокий, отлично сложенный Гаврошка застенчиво улыбался, потирал громадные кулаки и смотрел в окно, поигрывая побелевшими скулами. Видно, происходящее за окнами автомобиля крепко его занимало.
*
Герман уехал через две недели. Уехал плохо, внезапно, с надрывом, бросив вещи и семью. Будто с кровью вырвал себя из своего города, детства и юности. Только зрелые годы поплелись за ним на вокзал и хлестали потом по вагонным стеклам черными ветвями ночного дождя. И это было настолько мучительно, что он проплакал в поезде до самого утра.
По приезду
— Спустя дней десять, — сообщил он без приветствия и закашлялся, — после твоего отъезда автомобиль, за рулем которого сидел Гаврошка, прямо в черте города неизвестные расстреляли из автоматов. Их подрезали, — Матвей сбился и на секунду замолчал, — понимаешь? Прямо в черте города…
— Кто?!
— Да кто ж его знает! Подрезали, заставили остановиться, вышли из автомобиля и расстреляли из трех автоматов. Изрешетили дотла! С Гаврошкой ехали мой брат и мой племянник. Их тоже насмерть. У сына насчитали тридцать девять пулевых ранений.
— Сколько?!
— Тридцать девять! Столько, сколько мне лет, — зачем-то добавил Матвей после минутного молчания. — Ты уж там это, в Лавру подай записки и все такое, ну, ты знаешь…
— Я понял… А причина-то, слушай, какая? За что их, то есть, известно?! — Герман не мог успокоиться, перед глазами стояло застенчивое, но мужественное лицо Гаврошки.
— Да ни за что! Никто не знает, за что! — Матвей снова помолчал. — Я уж все пороги обил. Пообещали — станут заниматься. Говорят, неизвестные какие-то. Залетные, мол. Как найдут, накажут по всей строгости, понимаешь…
— Понимаю, — Герман закрыл глаза, судорожно, до боли, вдавливая трубку в ухо.
— Ты знаешь, это ж как раз на праздник Петра и Павла попало, — тихо засмеялся Матвей. — Мне в морг ехать, а на колокольне некому звонить! Помощники у меня там, сам знаешь, какие. А литургию-то никто не отменял! Ну, так я что. Поехал все-таки в морг, а оттуда сразу на колокольню. Поднялся и вместо праздничного трезвона звонил погребальным звоном… Помнишь, как это делается? От малого к большому, как жизнь идет. А потом разом — бах! — удар всеми колоколами! Будто конец всему! Помнишь, как мы звонили?!
— Помню, — ответил Герман, даже не пытаясь вытереть слезы.
— И никто мне ничего! — горделиво добавил Матвей. — Сам митрополит служил! И никто ничего… Видно, объяснили ему, что у звонаря сына убили. Изрешетили, понимаешь, в самый вечер накануне Петра и Павла…
Часть 3
Жертва
Несмотря на всю свою ненависть к газетам я хотел бы вставать из гроба каждые десять лет, подходить к киоску и покупать несколько газет. Бунюэль
Русские называют все русское славянским, чтобы потом назвать все славянское русским. Карел Гавличек-Боровский
Все йде, все минає — і краю немає. Шевченко
— Просто праздник открытых дверей, — сказал Вересаев, когда за Гиркавым закрылись двери. — Вот тебе и вторник.
И не говори, — кивнул Сократ, глядя в окно на отъезжающий джип Гиркавого.
— Чего он хотел? — поинтересовался Николай.
— Чтоб наемники не пропадали. Выпьем водки, что ли?
— Эти внизу шум затеяли! — скучным голосом сообщила Лиза, осторожно заглядывая в проем двери.
— В колодце шумят? — уточнил Гредис и тяжело уселся на лавку.
— Поверху ходят, — кивнула Элеонора. — Грустно им, домой хотят, в Россию.
— А здесь им что не так? — поинтересовался Вересаев и помотал головой. — Ты вот что, Лиза Элеонора, спой им «Над анклавом небо синее, меж берез дожди косые». Пусть отвлекутся. Можно еще «Клен заледенелый», «Туман-туман». А чего? Хорошие песни. Для того и писались.
— Точно, спой им, что ли, — сухо усмехнулся Сократ, бесстрастно разглядывая свои подрагивающие пальцы. — Нам с Колей на сегодня стрессов достаточно. В самом деле. Они же любят, когда ты поешь. Голос у тебя замечательный.
— И слух прекрасный, — поддакнул Коля. — Хорошие песни, например, у Юлия Кима.
— Вот-вот, — согласился Сократ. — Премия «Поэт», все дела. В русском мире известная личность. Вот эту хотя бы спой, не знаю, про бубны забубенные.
— Значит, так, — деловито проговорила Лиза. — Сегодня с семи часов вечера и до пяти тридцати трех утра двенадцать республиканок рожать станут в роддомах города. После обстрела в районе полшестого предстоят восемь операций. Четыре из них тяжелые, но шансы есть, в том случае, конечно, если напряжение в сетях не исчезнет. А между тем, один из вчерашних клянется, что по первой специальности электрик. Пообещал добраться до Лутунинской ТЭС, если мы не передадим весточку его матери. Еще один умоляет выслушать его внимательно. Говорит, что имеет сообщить нечто важное, что в гробу он видел такие бани. Домой хочет, на Урал. У него там жена и дети.
— Жена, говоришь? — Сократ поднял брови.
— Женщина-гуингм и дети упыри. — Лиза Элеонора пожала плечами. — Все, как у всех. Но он их любит, между прочим. И Малая Магелланова жопа его никак не прельщает.
— Нет, ну что за мудаки! — покачал головой Вересаев. — Прости, дочка, нечаянно вырвалось.
— Никакая я тебе не дочка, — уточнила Лиза Элеонора.
— Как скажешь, — покладисто усмехнулся Коля. — Но я не о том. Заметили? Наши местные боевики — люди как люди! Повоюют-пострадают и дальше отправляются по назначению. В вечность, как в забой! Но стоит россиянину попасть, тут же начинается — газ отключим, нефть спалим, электрику вырубим, воду выпьем, медведей изнасилуем, белкам зубы расшатаем. Мир — в труху и радиоактивный пепел. Мы то, мы се, млять. Чухонь белоглазая, право слово…
— Так что, идете?
— А может, все-таки частушки? — сощурился Вересаев. — Я была с интеллигентом нынче на завалинке, фаллос, девки, — это член, только очень маленький!
— Коля, я умоляю! — поморщился Сократ.
— Желают говорить с Сократом Гредисом, — Лиза пожала плечами, — хранителем «Пятого Рима». Ходят по самому верху, кричат и плачут как маленькие. Как бы вверх по трубам на котельную не пошли. Ведь аварию сделают. Сходите, а? И потом электрик-спецназовец в самом деле может устроить гуманитарную катастрофу. Им терять нечего. Дуракам закон не писан. Они ж сюда по своей воле приехали. И ясно, что не ради денег! Сами подумайте, нормальный человек поехал бы сюда за просто так? Значит, мозгов нет, и ожидать от них можно чего угодно. Так не поднять ли вам свои задницы, Сократ Иванович и Николай Николаевич? Не заняться ли тем делом, ради которого сюда поставлены? — Лиза Элеонора презрительно кривила губы, переводя взгляд с Сократа на Николая.