Долгота дней
Шрифт:
— Не понял?! — нахмурился Гиркавый.
— Ты кто, кричат, — Маршак усмехнулся, — и тут же штык-нож в ребра. Ну какой может быть разговор, если тебя живьем на части разбирают? — Алексей тихо засмеялся. — Мише досталось еще круче. Ногу выше колена болгаркой отрезали. И только после этого он скончался.
— Зачем отрезали? — задав идиотский вопрос, Гиркавый раздосадованно прикусил губу.
— Спросите у этих идиотов! — картинно всплеснул руками Маршак. — Гарев, конечно, парень-сталь! Но все, что знал, выложил в первые же пять минут допроса, — Маршак засмеялся. — Однако в том-то и дело, что наша правда такова, что правдой выглядит в последнюю очередь. По чести сказать, как угодно она выглядит, только не правдой. Потому обычно нас с Мишей и пытают до самой смерти, — затушив одну сигаретку, Маршак тут же прикурил новую. —
— Знаю, — сказал Гиркавый, поигрывая скулами.
— Вот там помирать лучше всего! И солнышко увидишь в последний раз перед тем, как преставиться, и воздухом свежим подышать успеешь.
— Дурака включил?! — спросил Гиркавый, прошел к бару, взял початую бутылку виски и снова уселся в свое кресло. — Думаешь, я идиот?
— Да Боже упаси! — всплеснул руками Алексей Евгеньевич. — Умнее человека отродясь не видел!
— Я горло тебе двумя пальцами сломаю, — сообщил Гиркавый, налил полный стакан виски и положил несколько кусков льда. — Так что ты понятнее разговаривай со мной, лады? Как-то, чтобы я понимал, о чем речь.
— Всегда готов, — кивнул Маршак, поправил указательным пальцем очки на переносице. — А что не так в том, что уже озвучено?
— Не пойму, — качнул головой Гиркавый, — ты реально напрашиваешься, чтобы я тебе что-нибудь повредил, или это у тебя просто стиль беседы вычурный?
— Ну, вот снова! — Алексей выглядел по-настоящему огорченным. — Конечно, не хотелось бы, чтобы вы мне что-нибудь ломали. Во-первых, это больно, что ни ломай. Уж я-то знаю. Во-вторых, если вы сломаете мне горло, наша встреча опять отложится на длительный срок. А вот это было бы весьма досадно.
— Так какого хрена ты тут втирал насчет расстрела?! — чем спокойнее старался говорить Василий, тем сильней на его горле надувались вены.
— Слушайте, Василий Яковлевич, — осторожно улыбнулся Маршак, — вижу по всему, что мы с вами действительно находимся, так сказать, в разных дискурсах. Для ясности замечу, что, кажется, вы до сих пор не посвящены в некоторые деликатные подробности нынешней военной кампании. Одна из них заключается в том, что перейти границу Z-анклава можно только приняв смерть. А между тем, ни в самой смерти, ни в переходе давно ничего тайного нет. Рабочие, так сказать, моменты.
— Да ты что, млять… — снова завелся Гиркавый. — Через российскую границу народ тучей прет! Ты мне что тут рассказываешь?!
— Минуточку! Послушайте меня, Василий! — умоляюще сложил руки на груди Маршак. — Что ж вы как ребенок, ей-богу! Умоляю, не перебивайте! Да, наши люди границу пересекают вполне обычным способом. На машинах, поездах, пешком, в танках и самоходках, в машинах боевой пехоты, в «КамАЗах», автобусах и легковых автомобилях. Но в том-то и дело, — он вкрадчиво блеснул стеклами очков, — вернуться обратно в Россию можно только приняв смерть! Об этом, как правило, слышали немногие новобранцы. Сказать искренне, почти никто. — Маршак поднялся с кресла и принялся расхаживать по комнате. — Им в общей массе лучше этого вовсе не знать. Правильно?! Зачем?! От многого знания много печали. Да и чисто практически — столько мороки! Только редкие арийцы, прошедшие специальную подготовку, способны сохранять память о том, что с ними происходило накануне перехода. Обычный человек, перешедший грань, боится об этом думать. Подсознательно возводит между собой старым и собой нынешним непреодолимую стену. И разбей ты преграду между двумя потоками сознания, между двумя, по сути, автономными личностями — он сразу же погибнет или сойдет с ума, что в наших условиях равноценно… — Маршак озабоченно покачал головой. — Весьма специальные усилия нужны для того, чтобы произвести в «перешедшем» правильную самоидентификацию, сличение и совпадение памяти до и после. Да-да, проблема не в смерти! Совсем не в ней. Смерти нет, сказал магистр Йода, и вот, наконец, мы можем это подтвердить вполне документально. Но дело в том, что, умерев в Z и оказавшись там, куда ты хотел попасть, в Киеве, скажем, или в Москве, ты становишься немного другим человеком. По правде говоря, — задумался Маршак, — меняешься кардинально. То есть внешне ты такой же, но внутри — будто уже и не ты. Так что для рядового десантника Сидорова, который умирает в Луганске и тут же вдруг открывает глаза в своей Вологде, Кинешме, Оренбурге или Саратове, ничего страшного не произошло. Он просто не помнит, что происходило до того.
— То есть как?!
— Да вот так. Стоит Сидоров возле пивного ларька. Рядом ребята анекдоты травят. А он не понимает, как оказался в их компании. Так начинается актуализация. Парень смотрит на прекрасный мир синими глазами. Видит в своих руках бутылку водки. А вокруг знакомые пацаны жизни радуются. И он тоже начинает улыбаться. А как же я тут оказался, думает? А так же, отвечают луга и поля, в отпуск приехал.
Отпускник, думает десантура уверенно. Точно. Мне ж отпуск обещали. Он помнит что-то в общих чертах. Но эти черты туманны и расплывчаты, как лицо матери, которую Сидоров потерял в пятилетием возрасте.
Жил он с батей. С ним все детство проездил на тракторе. Батя-то крепко его любил. Не отдал в бабкин дом. Сам воспитывал. Приучал к строгим правилам общественного бытия… Вот-вот, одобрительно кивает старый тополь у пивбара. Но как же так, думает десантура, я ж был на позициях. Вот только что вроде. Как это называется?! Марьинка, Иловайск, Широкино, Счастье? Дебальцево? Как это называлось? Мы в атаку шли, кажется. Или возвращались оттуда?
Отпускник ты, Сидоров, отпускник, кричит иволга. Расслабься, выпей пива с водкой. Да, шумит старый орешник, выпей водки, парень. Все пройдет, кричат стерхи, летящие на заболоченные равнины Индии и Северного Ирана, все минет. Десантура только начинает думать о минете, как голоса приходят вновь. Не было никакой Украины. Не было. Это шепчет в кустах заяц-русак. Не было и нет. Пригрезилось тебе, парень, пригрезилось, гудят сухие осенние травы. Водка и пиво, чирикает ему в самое ухо воробей с крохотными звездами на крыльях. Сидоров кивает. Доверчиво, как ребенок, улыбается. Одним движением откручивает пробку, запрокидывает голову и пьет…
Маршак подлил в стакан Гиркавому. Налил себе. Пригубил. Закурил.
— Другой вопрос, Василий Яковлевич, если для дела нужен человек, способный многократно преодолевать, так сказать, концептуальное пространство смерти…
— Вот что за хрень ты несешь, брат? — В правом виске у Гиркавого пульсировала тихая ниточка боли. — Хочешь, чтоб я что? Поверил в эту муть? В то, что я в Москву могу попасть, только отбросив копыта?
— Так ты же и без меня это знаешь! Так ведь, Василий Яковлевич? — ласково улыбнулся Маршак, переходя на «ты». — У тебя ж за плечами один переход имеется! Ты только вытеснил его из сознания, забыл, решил не помнить об этом. И правильно. Шизофрения никого еще до добра не доводила. А сейчас ты вспомнишь, как было дело. Я тебе в вискарик таблеточку сунул. Ты не бойся, она безвредная. Вспомнить помогает. Нужно только расслабиться…
— Стоп! — Гиркавый стремительно поднялся на ноги. — Какая еще таблеточка?!
Но сказать легче, чем сделать. И Василий увидел перед собой стену внутреннего дворика бывшего здания военной прокуратуры. Бледного Карася с автоматом в руках. Услышал свои собственные слова, обращенные к нему. И короткую автоматную очередь…
Василий закрыл лицо ладонями, простоял так секунду-полторы. Медленно опустил руки, засунул их в карманы брюк, покачался с носка на пятку, разглядывая лицо Маршака, в котором читалось искреннее любопытство, смешанное, впрочем, с некоторой тревогой.
— Значит, так оказывается? — Василий сделал длинный глоток прямо из бутылки.
— Именно! — осторожно улыбнулся Маршак.
В комнате воцарилась тишина. Вдалеке слышалась работа артиллерии. Василий вспомнил со всей отчетливостью, что сам отдал приказ Карасю. Тот, конечно, ни за что бы на это не пошел, но знал характер Гиркавого. Если уж что приказано, разбейся, но сделай. А Василий, в свою очередь, не мог Карасю пересказать то, во что его накануне посвятил Первый. Попасть вовремя в Москву было архиважно. Их общее бабло могло уплыть налево, если б Василий срочно не вмешался. Верный друг Карась заплакал, но на гашетку нажал. Министр здравоохранения покачнулся, как и три месяца назад, чувствуя смертельный удар в грудь. Маршак озабоченно поддержал его под руку и помог присесть в кресло.