Долгота дней
Шрифт:
— Иваном меня зовут, — представился Иван Иванович, чувствуя страшную нехватку дыхания, которая через пару минут заставит его всплыть на поверхность, — я знаю, как остановить войну! Слышите, братва, знаю, как это сделать!
Вода забурлила, несколько тяжелых волн перекатилось за каменный бортик. Лицо Ивана Ивановича пропало. Сократ вытер пот со лба тыльной стороной ладони и коротко посмотрел на Вересаева:
— Ты слышал, что он сказал?
— Сказал, что знает, как остановить войну! Ты это тоже слышала, дочка?
— Я тебя, Коля, сто раз просила,
Собрав все свои силы, Иван Иванович вновь приблизился к поверхности колодца. Казалось, стоит только протянуть руку — и в тот же момент окажешься по ту сторону тяжелого живого зеркала. Но проверять Иван не хотел. Он и так в Киеве уже три года стихи читал. Потому никаких экспериментов. Только дело! Войну нужно остановить! Змея нужно сжечь. Но как убедить хохлов в том, что ты говоришь правду? «И шоколада, шоколада пусть купят», — пришла жалкая детская мысль.
— Киев, говорю! — крикнул Иван Иванович из последних сил. — Свиного змея нужно сжечь! Его остановите! Сауна возле храма Святого Николы на Подоле! Крест на стене висит черный! Помолитесь ему! Только свиной змей — реальная тема! Он во всем виноват!
Перед Иваном мерцали, переливаясь всеми красками радуги, лица банщика, его помощника, которого он помнил смутно, и девицы, которую до этого в глаза не видел. С трудом различая их, Иван Иванович точно так же размыто, будто через грязное стекло, воспринимал и себя самого. И те слова, которые выкрикивал в густую слепящую тьму.
— Кто-нибудь, млять, слышит меня или нет?! — В этот момент Ивана отчетливо и властно потянуло наверх. Он тут же почувствовал вонь собственного немытого тела, и желание самоубийства охватило его с новой силой. Ужас возвращения захлестнул ледяной удавкой. Он закричал сильнее и яростней: — Кто-нибудь, млять! Приезжайте в Киев! В Киев, говорю вам! Кто-нибудь, прошу!
— Да не ори ты так, прекрасно мы тебя слышим, — задумчиво проговорил Сократ. — Это же ты вчера сюда с братом приходил водку пить и париться? Уральцы, кажется, добровольцы? Верно? Чуток попарились, а потом приняли по литру на душу населения?
— Да, мы с братом Федей! Нет, не вчера, три года назад! Нет, не имеет значения! — снова закричал зеленовато-синий рот. — Шоколадный заяц! Котик, сука, шоколадный! Кота, млять, купите на Контрактовой! Шоколаду дай! Шоколаду акционного хочется! Килограмм! Два! Восемь, восемь, говорю, купите! Суки, падлы, хохлы, фашисты проклятые! Мама, прости меня, мамочка! Прости, Тарас Григорьевич!
— А шоколад тебе зачем? — спросил Сократ, недоверчиво рассматривая изумрудные очи киевского страдальца, в которых то и дело вспыхивали невероятные по красоте метеоритные потоки и каскады неизвестных науке частиц.
— Как принесете его на Контрактовую, так война и закончится! Сразу и навсегда! Котика, кота, говорю, шоколадного! Архангела Михаила с изюмом и корицей! На Хоривой или на Верхнем, в крайнем случае, Валу! Ангела шоколадного, млять, купите, суки, всех ненавижу! Для нищего конфетку! Купите у нас, говорю, веники! Веники дубовые хорошо пойдут…
— Крест, котик, заяц, веники. Не пойму я что-то. — Сократ устал как собака. Опершись руками о край колодца, старательно всматривался в мерцающее у самой поверхности воды изображение. — Ты, милок, как в Киеве оказался? Вчера ведь только у нас парился и о дороге не помышлял? Я почему спрашиваю. Обычно такие, как вы, попадают в места совсем иные…
Ивану Ивановичу, наконец, удалось распластаться у самой поверхности зеркала и говорить, экономя дыхание. Чувствуя, как сковывает сердце ледяная днепровская вода.
— Не знаю, давно это было.
— А ты вспомни!
— Мы пошли в парилку на очередной заход точно по указателям…
— Это когда уже водки выпили? — уточнил Вересаев.
— Само собой, — расплылся Иванов зелеными пузырями. — Ну и двинули по стрелкам. Федя шутил, что без них парилку ни за что не отыскал бы. Хорошо на грудь приняли. Значит, парились мы себе и парились, а потом фуфел мохнатый нарисовался, а уж затем в комнате, которой нет…
— Малахитовая? — уточнил Сократ.
— Да вроде! Дело не в этом. Нибелунги, вот что! — вспомнил Иван и яростно вскричал. — Маленькие, сука, сволочи мохнатые. По-русски говорят отлично, между прочим. Когда захотят. Но с нами только по-украински. На хрена, спрашивается?! Кому голову хотели задурить?
— Понятно, — объяснил Гредис Вересаеву, — им загадки загадывали, дальнейшую судьбу определяли, а они ни черта понять не могли.
— По-украински? — удивился Николай. — С прочими на их языках говорили, нет? Даже с бурятами, помниться, общались по-бурятски.
— Эти двое — борцы за идею! — пояснил Гредис. — Эй, мужчина, ты чего сюда приехал?
— Украину спасать! — ответил Иван Иванович чистую правду. — Какая разница, зачем?! Три года крест свой несу! Мочи нет, приезжайте! Змея свиного вы должны истребить. Змей во всем виноват. Шоколад-шоколад! Заяц, котофейчик, медведи в фисташках, феерия вкуса! Купить и съесть! С цельными лесными! Экстра-черный! Белый-белый! С молочно-кремовой! Миндальное пралине! Гребаные нибелунги! Сахар жженый — военное лакомство! Архангел на палочке! Архангеле Михаиле, моли о нас, грешных!
— Вот видишь, — назидательно проговорил Гредис, обращаясь к Вересаеву, — он спасать Украину приехал. Потому с ними нибелунги на мове и говорили. Если бы эти два ушлепка знали язык, уже б в Раю с Авраамом херес потребляли. А так в Киеве. Впрочем, это-то и странно… Эй, друг, я не понял, ты в Киеве-то чем занимаешься? — крикнул банщик медленно расплывающемуся изображению Ивана Ивановича. — Что поделываешь на Подоле, говорю? Как найти тебя, парень?
В этот момент где-то возле бани ухнуло. Закачалась земля под ногами. С потолка посыпалась крошка. Крышка колодца самостоятельно стала закрываться, медленно входя в пазы. Вересаев пытался удержать едва поскрипывающий ворот, но не смог. Новый взрыв швырнул их на пол. После этого минут пятнадцать било один в один. И каждый раз казался последним.