Долина долгих снов

Загребельный Павел Архипович

— Дедушка! — кричал внук. — Идите-ка сюда, посмотрите!

— Что там ещё? — усмехнулся профессор и направился в столовую, у окна которой стоял внук.

— Смотрите, смотрите, — прошептал тот. Иван Терентьевич подошёл к окну, посмотрел вниз на улицу и не поверил своим глазам. По тротуару, весело помахивая толстой палкой, быстро шагал Дмитрий Петрюк, и даже самый

опытный врач не мог бы сказать, что минуту назад у этого юноши была больная нога.

— Гм, — пробормотал профессор, — странно, очень странно. Что ты на это скажешь, Андрейка?

Но непоседливого внука уже не было возле учёного деда. Иван Терентьевич не отрывал взгляда от Петрюка, пока тот не завернул за угол. Профессор пошёл в свой кабинет. Он хотел ещё раз прочитать письмо, полученное от Максима, и уже достал из ящика стола очки, как вдруг заметил, что письмо куда-то исчезло.

Иван Терентьевич хорошо помнил, что вчера положил письмо на стол, мог даже точно сказать, что именно лежало рядом, но ни там, куда он его положил, ни в ящиках стола письма не было. Куда оно могло деваться?

— Андрейка! — позвал профессор внука. — Ты ничего не брал у меня со стола?

— И зачем бы это я брал что-то у вас со стола? — ответил из соседней комнаты Андрейка.

— А всё-таки, — настаивал Иван Терентьевич. — У меня пропало письмо от Кочубея. То самое, что я тебе вчера показывал.

— Может, вы его отдали Дмитрию, — высказал догадку Андрейка.

— Нет, я Петрюку письма не давал. Не показывал даже, насколько помню.

— Так, может, он его просто сам взял?

— Не говори глупостей, Андрейка, — рассердился Иван Терентьевич.

Андрейка обиделся и умолк. Профессор ещё некоторое время искал среди своих бумаг потерянное письмо, потом надел шляпу, взял портфель и ушёл из дому, сказав Андрейке:

— Если кто-нибудь будет спрашивать, скажи, что я пошёл за билетами и скоро вернусь.

Но вернулся он не скоро, как обещал, а лишь вечером, весь увешанный пакетами и свёртками.

— Накупил на дорогу, — виновато пояснил он внуку, который открыл дверь.

Профессор имел привычку после обеда часок подремать, но сегодня об этом не приходилось и думать. К тому же Ивана Терентьевича уже ждал в кабинете Андрейка.

— Ну, — садясь за стол, шутливо проговорил профессор, — по какому делу вы зашли ко мне глубокоуважаемый Бойко-младший?

— Прежде всего я хочу возвратить вам письмо, — сказал Андрейка и положил на стол письмо которое напрасно искал сегодня профессор.

— Письмо? От Максима Кочубея? — удивился Иван Терентьевич. — Но где ты его нашёл?

— Оно было у меня.

— Ты его…

— Украл, — смело подсказал Андрейка.

— Очень романтично, — деланно засмеялся профессор. — И что же дальше?

— Кроме того, я должен вам сказать, — продолжал

Андрейка, — что я вот уже год как изучаю графологию.

— Что-что-что? — переспросил профессор. — Ты сказал: графологию?

— Да, графологию, — подтвердил Андрейка. — Мне очень нравится и ваша наука, но палеография мало интересна для меня, мёртвая какая-то.

— Вполне достойное занятие для внука профессора Бойко! — саркастически усмехнулся Иван Терентьевич. — А знаете ли вы, юноша, что графологической экспертизе до точной науки так же далеко, как от Земли до планеты Плутон?

— Напрасно вы так говорите, — не сдавался Андрейка. — Вы просто не интересовались историей криминалистики.

— Ого! Передовой внук сейчас будет поучать отсталого деда!

— И совсем я не хочу поучать. Я просто напомню вам об одном случае. В 1868 г. на лейпцигской книжной ярмарке появились подделки драгоценных старинных рукописей, и эти подделки были настолько совершенными, что их жертвой стал даже такой известный специалист, как французский академик Шаль. Он тоже, как и вы, не верил в существование такой науки, как судебная графология, пока судебные эксперты не доказали ему, что он приобрёл поддельные рукописи.

— Следовательно, ты хочешь сказать, что в моей библиотеке тоже есть поддельные рукописи? — спросил профессор.

— Речь идёт не о рукописях, а о письме от Максима Кочубея. Я произвёл графологическую экспертизу этого письма и убеждён в том, что его писал не Максим.

— А кто же?

— Ну, этого я наверное сказать не могу. Но ясно то, что Максим не писал письма.

— Доказательства! Какие у тебя доказательства? — заинтересовался профессор. — Вот у меня на полке лежит курсовая работа Максима Кочубея, и почерк в ней, насколько я мог заметить, ничем не отличается от почерка, каким написано письмо. Месяц тому назад Кочубей прислал из Киргизии ещё одно письмо, и почерки одинаковые.

Иван Терентьевич поднялся, чтобы найти курсовую работу и первое письмо Кочубея, но Андрейка предупредил его.

— Не ищите, — сказал он. — И курсовая работа, и первое письмо тоже у меня. Вот они. Во-первых, обратите внимание на поля. У Кочубея поля всюду постепенно расширяются книзу, а в этом письме — наоборот: вверху поля шире, а внизу вдвое уже.

— Доказательство слишком незначительное, чтобы его принимать во внимание, — сказал профессор.

— Во-вторых, строчки. У Максима все строчки строго параллельны. В письме они загибаются вверх.

— Он писал не на ровном столе, а на камне, — напомнил профессор.

— Хорошо. А что вы скажете о знаках препинания? У Кочубея они везде расставлены ниже строчки, а в письме старательно выведены на одном уровне с нижним краем букв. А он же писал не на ровном столе, а на камне.

— По двум запятым ещё нельзя установить автора письма, — сказал профессор. — Ваша графология, молодой человек, слишком бездоказательная наука, если можно применить к ней такое звучное слово.

Но Андрейка и не думал сдаваться.