Долина костей
Шрифт:
В первом классе начальной школы имени Сиднея Ланье [2] учили алфавит, а когда я заявила, что знаю все буквы и умею читать, учительница мне не поверила. Вот тогда-то мне в первый раз и довелось услышать в своей голове голос.
«Не отвлекайся, Эммилу», – сказала учительница, потому что я смотрела в окно, отчаянно скучая.
Она спросила меня, какая буква идет следом за «Н», а я ответила, что не хочу отвечать на глупые вопросы. У миссис Баррет покраснели щеки, и дети зашушукались, словно ветер прошелестел по траве. Тут она велела мне не грубить и, раз я такая всезнайка, назвать все оставшиеся буквы до конца по порядку. В этот миг прозвучал голос. Приятный тихий голос, даже не разобрать, мужской или женский. Сказал, что делать это мне без надобности, потому как я умнее их всех, вместе взятых. Я даже огляделась
2
Сидней Ланье – знаменитый американский поэт XIX века.
В общем, это было первое преступление, к которому меня подтолкнул дьявол. Мне пришлось сидеть в углу с полчаса и пропустить большую перемену, но, когда все ушли, а снаружи послышались крики играющих детей, я встала со стула, подошла к полке, где миссис Баррет держала книги, взяла «Алису в Стране чудес» и принялась читать. Как я объяснила это себе, сохранение секрета приучило меня контролировать происходящее.
А вот мои родители, это я понимала даже в шесть лет, умением держать ситуацию под контролем вовсе не отличались. Раз или два мама зашла в школу, выслушала наставления миссис Б. и забыла туда дорогу, предоставив «проблемного, с замедленным развитием» ребенка собственной участи.
«Детка, – сказала мне она, – лучше тебе вырасти хорошенькой, потому как умишком ты уж точно не удалась».
После первого года обучения я оказалась в классе для детей с задержками развития, это при том, что, когда выпадал погожий денек, я убегала к бабушке почитать. Она брала для меня книги из библиотеки, главным образом рассказы о животных и писанину Нэнси Дрю, Джуди Блюм и Мадлен д'Энгл, а заодно прочла все, имевшиеся у нее дома. Самое трудное заключалось в том, чтобы скрыть свои способности от бабушки: бедняжка искренне хотела, чтобы я выросла такой же смышленой, как она, и старалась выучить меня читать, огорчаясь, что эта премудрость мне не дается. Один из худших поступков до того времени, как я стала иметь дело с парнями. Однако дьявол овладел моей волей и сердцем, и я получала гораздо большее удовольствие от того, что, будучи его любимицей, могла дурачить окружающих, чем от возможности сделать приятное тем, кто меня любил. Разумеется, он действовал хитростью.
«Представь себе, как обрадуется бабуля, когда ты однажды откроешь ей, кто ты на самом деле», – нашептывал лукавый, укрепляя меня в моем грехе.
А еще он дал мне понять, что, если я обнаружу свои способности, меня переведут в класс для одаренных и талантливых, где учатся дети из богатых семей, которые будут презирать меня за мою одежду и дурные манеры. Воистину, каких только оправданий не придумывает себе грех!
Кроме этих книг я читала бабушкину «Всемирную энциклопедию» и во втором классе прошла путь от «а капелла» – хорового пения без инструментального сопровождения – до «Давадо», города на Филиппинах. Добраться до «эйдетической памяти» удалось только в третьем классе, но зато это позволило мне узнать, кто я такая и что подобных мне на свете очень немного. Дьявол же не преминул заявить, что это он одарил меня способностью ничего не забывать, так что все сокровища мирового знания, которые он показывал мне, всегда останутся в моем сознании. Бедная глупышка, которой я тогда была, искренне считала, что отличная память и вправду является бесценным даром, а не коварной отравой, что мне удалось постичь гораздо позднее, с помощью Божьей.
Так что я без труда вспоминаю тот день, помню, что давали на ланч. Шел дождь, поэтому я осталась в классной комнате, и тут в дверях появилась бабушка в длинном желтом дождевике и синтетическом платке, примявшем ее темные кудряшки, придав им сходство с виноградником под полиэтиленовой пленкой.
Она заговорила с учительницей, которая бросила на меня сочувственный взгляд, отчего в животе у меня сжался холодный комок, а потом мы взяли мой маленький дождевик с капюшоном, вышли на улицу, сели в «додж» и отъехали от школы. В машине пахло сигаретами и бабушкиными духами «Лилия долины». Какое-то время мы ехали молча, а потом она сказала, что как ни старайся, а легкого способа сообщить это такой малышке не существует, и лучше уж выложить все сразу. И выложила: грузовик моего отца свалился с моста где-то в Алабаме, и отец погиб. Я восприняла это довольно спокойно, гораздо спокойнее, чем мама, которая, когда мы приехали домой, истошно визжала и билась головой о диванные валики, тогда глядя на все это, оставалась невозмутимой, словно задняя стенка гаража. Пребывание в плену
На похороны прибыли папины родственники из Луизианы – компания смуглых, черноволосых людей, которых я никогда раньше не видела. Семейство Гариго. Они были луизианскими французами, но к настоящей истории эти люди отношения не имеют: я не причиняла им никакого вреда, они не представляли для меня особого интереса. Вместе с этими Гариго приехала плотная девица, являвшаяся первой и, как я подозреваю, единственной законной миссис Гариго. Для мамы это стало жестоким ударом. Оказалось, что она вовсе не жена, а я превратилась в незаконнорожденную. Правда, они позволили всем нам прийти в церковь Св. Маргариты: так я побывала в католическом храме в первый и в последний раз до того случая в будущем, когда меня загнали туда силком, визжащую и брыкающуюся, словно бессловесная тварь, каковой я и являюсь. Помню, тогда мне понравился запах ладана, и я попыталась встать и пойти за остальными к причастию, но мама ущипнула меня за руку и заставила сидеть спокойно. Отслужив мессу, они кремировали его, а прах отвезли к себе в Луизиану, в тот приход, откуда происходила их семья. Могилы у них из-за наводнений устраивают над землей, на высоких каменных постаментах – об этом мне рассказала маленькая кузина, которую я никогда больше не видела. Папина жена дала нам понять, что никаких похоронных выплат нам с мамой не полагается, и даже страховку грузоотправитель выплачивать не собирается, так как расследование доказало вину отца в аварии. В момент катастрофы, вместо того чтобы следить за дорогой, он в кабине занимался понятно чем с пятнадцатилетней шлюхой, подцепленной в Декатуре.
Короче говоря, наша жизнь круто переменилась. Мама снова вернулась на работу в «Тэйсти-фриз», и мы переехали обратно к бабушке. Порой мне кажется, что та жизнь напоминала своего рода репетицию адских мук: две женщины и девочка в маленьком домике, в атмосфере постоянного раздражения и войны, как «горячей», так и «холодной». Я, пожалуй, больше всего ненавидела «холодную»: хлопанье дверьми, со злобным стуком брошенные на стол тарелки с едой, трапезы в напряженном молчании.
Думаю, бабушка была хорошей, доброй женщиной, но ей очень хотелось, чтобы кому-нибудь из нас, маме или мне, удалось добиться в жизни чего-то большего, выбраться из этой, как она говорила, «вонючей подмышки Флориды», а к тому времени уже стало ясно, что все ее надежды пошли прахом. Одна из нас оказалась помешанной на мужиках дурой с куриными мозгами, а другая – это я – и вовсе умственно отсталой. Правда, бабушка меня так не называла, а вот мама, когда я делала то, что ей не нравилось, а угодить ей было нелегко, бывало, целыми днями окликала меня не иначе как «эй, убогая» или «горе мое придурковатое».
Но случилось так, что летом, после четвертого класса, моя махнувшая на себя рукой мама вдруг начала прихорашиваться, прибираться в доме и взялась за готовку – а все из-за заглянувшего как-то теплым вечером к ужину Раймонда Роберта Дидероффа. Рэй Боб, как все его называли, служил начальником полиции Вэйленда. Долгое время он прожил с Лоуллин Притчард, от которой имел двух сыновей – моего одноклассника Джона Дидероффа и Рэя-младшего, на год старше меня. Но пару лет назад его супруга от него сбежала. Почему, никто не мог взять в толк, ведь, по общему мнению, Рэй был мужчина хоть куда: рослый, широкоплечий малый с квадратной челюстью, прямыми, зачесанными назад песочного цвета волосами и вечно прищуренными голубыми глазами. Дидероффы жили в Вэйленде с незапамятных времен, денег у них куры не клевали, и они считались во всех отношениях почтенными гражданами, чего о Бунах, конечно, никто бы не сказал. Помимо всего прочего, Рэй являлся деканом местной общины Церкви Господней. По-моему, именно в тот вечер, когда мы сели ужинать, я первый раз услышала, как кто-то возблагодарил Господа перед трапезой, и даже получила от матушки пинок под столом за то, что раньше времени потянулась схватить вареную куриную ножку.
В общем, мне стало совершенно ясно, что происходит, и, сидя над тарелкой с курицей, я принялась размышлять о том, как подпортить матушке обедню, не оказавшись при этом разоблаченной. Ближе к завершению ужина я придумала несколько хороших каверз, но тут произошло нечто странное. После второго куска лимонного пирога Рэй Боб откинулся на стуле, оглядел комнату, как будто собирался купить это место, и, обратившись к бабушке, сказал, что раз у нас так много книг, мы все, наверное, очень любим читать. Бабушка ответила, что она всегда любила и любит, мама, что она тоже любит, но у нее нет на это времени, ведь ей приходится работать в две смены, чтобы добыть средства на пропитание. Чистой воды вранье, но бабушка ее разоблачать не стала, а потом… трудно объяснить, но с этой ложью в комнату проникло что-то еще, словно дым просочился, как будто сам Сатана оказался там, а мы превратились в маленьких куколок, которыми он играл.