Долина Новой жизни
Шрифт:
– Неужели это правда? – спросил тот; зубы его отбивали мелкую дробь.
– Что правда? – с испугом спросил Гри-Гри. Ему показалось, что Чери угадал его мысли.
– Он повесился?
– Ну, конечно! – воскликнул Гри-Гри и почти побежал вниз по дорожке.
Ночью тело Кю было разъято на части, которые поступили в анатомический музей, в так называемую коллекцию переживших органов, для того, чтобы служить людям, нуждающимся в том или другом органе.
ГЛАВА VIII
Мадам Гаро, усыпленная газом и каким-то средством через подкожное впрыскивание, спала долго. Проснувшись, она не могла вспомнить, что с ней случилось накануне.
Обстановка была ей незнакома. Высокая комната с небольшим зарешеченным окном под потолком выглядела мрачно и холодно. На дверях резко выступало
«Где я? Что со мной? Боже, я не могу вспомнить, что было со мной в последние дни! – Анжелика села на кровати. Закутанная в странный темный плащ, очень похожий на больничный халат, она не могла узнать себя. – Я больна. Верно, я была без памяти много дней. Эта палата… Нет, это не больница… Эта дверь… Неужели я в сумасшедшем доме или, быть может, в тюрьме? – Она сбросила с себя одеяло и резким движением опустила ноги на пол, где стояли неуклюжие, большие туфли. – Господи, хоть бы вспомнить, что со мною случилось? – Она встала и, обхватив голову руками, напрасно старалась проникнуть в прошлое, затянутое плотной черной завесой. – Значит, я сошла с ума. Однако я знаю, что я Анжелика Гаро… Что я живу в Париже, Риволи, 112. Мой муж Леон уехал… уехал… куда же он уехал? Ах, он умер. Боже мой, теперь я вспомнила: я не в Париже, я в Долине Новой Жизни, в этой ужасной долине ужасной жизни, в руках Куинслея. – Молодая женщина беспомощно опустилась на стул. Она все вспомнила. Работу в лаборатории Куинслея. Его угрозы – за что? Да, за знакомство с его сыном. – Она подперла руками голову и, уставившись глазами в одну точку, старалась восстановить последовательный ряд событий. – Нет, голова не повинуется мне! « – с отчаянием воскликнула она. И вдруг устремилась к столу, стоящему под окном. Она схватила стул, поставила его на стол и заглянула в окно. Перед ней расстилалась местность, поразившая ее своим суровым видом. Обрывистые голые скалы нависли со всех сторон. Узкое ущелье, как трещина в горе, спускалось вниз из-под самого дома; в другой стороне, далеко-далеко виднелся кусочек долины с разбросанными по ней постройками. Солнце уже садилось, скалы отбрасывали длинные черные тени. Шел реденький мелкий снежок – предвестник наступающей зимы. За стеной, наверно, очень холодно.
Она передернула плечами. Зябкое чувство вызвало у нее желание двигаться. Соскочив на пол, она подбежала к двери, стала стучать в нее, трясти большую железную ручку. Прошло несколько минут, прежде чем в небольшом стеклышке появилось незнакомое угрюмое лицо.
– Что нужно? – раздался хрипловатый голос.
– Я желаю знать, где я нахожусь?
– В тюрьме, на Остром пике.
– В тюрьме?! За что? Кто заключил меня сюда?
Но физиономия уже исчезла из окошка, вопросы остались без ответа. Анжелика подошла к кровати и, закутавшись в одеяло, легла так, чтобы ничего не видеть и ничего не слышать.
В таком виде застал ее тюремный сторож поздно вечером, когда везде горел уже электрический свет. Он поставил на стол питательные лепешки, какую-то кашицу в небольшой тарелке и стакан воды, подкрашенной экстрактом.
Мадам Гаро не спала, но ей не хотелось двигаться. О чем она думала? Пожалуй, ни о чем. Настоящих мыслей в голове не было.
Со временем мадам Гаро вспомнила все, даже последний день пребывания на свободе, последний вечер у Фишеров, приход к ним Кю и Чери, свое возвращение домой и даже сон-кошмар, в котором Макс Куинслей представился ей коршуном. Она не знала, каким путем попала в тюрьму, но это мало ее беспокоило. Тюрьма не казалась ей страшной. Она привыкла уже ко всему, и это последнее приключение не производило особого впечатления. Ее угнетало сделанное ею открытие: маленькая металлическая коробочка, которую она носила на груди, исчезла. Предохранитель, подаренный ей Рене, несомненно, был похищен. Теперь мысли ее становились достоянием каждого, у кого есть аппарат для внушения. С помощью этого аппарата ее голова делалась игрушкой в руках Макса.
Мадам Гаро помнила, что и без аппарата можно предохранить себя от внушения, но для этого надо иметь твердую волю, уметь думать двояко: думы для себя таить глубоко, другие пусть читают… Но как жить в такой постоянной двойственности, при таком напряжении воли?
Скоро
Через две недели она настолько ослабела, что не могла ходить. Зато теперь она могла сидеть без всяких дум, без всяких размышлений, и приборы не улавливали никаких волн, исходящих от ее головы. Наконец, слабость дошла до такого предела, что узница не могла держаться на стуле; однажды она медленно сползла с него и растянулась на полу в полузабытье… Когда же она открыла отяжелевшие веки, перед нею стоял Макс Куинслей. Ни удивления, ни возмущения не выказала она. Глаза равнодушно скользили по фигуре наклонившегося к ней ненавистного человека.
Куинслей несколько минут молча рассматривал распростертую перед ним жертву его необузданного чувства.
– Мне жаль вас, – прошептал он едва слышно, – очень жаль. Я не представлял себе, что вы находитесь в таком положении.
Это была ложь – строгий режим был установлен по его приказанию. Он хотел довести заключенную до такого состояния, чтобы потом она считала его своим благодетелем за всякий пустяк, сделанный им для смягчения ее участи.
– Я прикажу перевести вас в другое помещение. Тюремный режим будет отменен. С помощью врача вы быстро вернете себе силы, бедное дитя. – Сказав это, Макс хотел дотронуться кончиком пальца до ее волос; она попробовала уклониться от этой ласки и тяжело рухнула головой на пол.
Куинслей оставил комнату. Через несколько минут мадам Гаро перенесли на носилках в другое здание. Здесь комнаты мало напоминали тюремные камеры. Только большое окно, выходящее в сад с голыми деревьями, имело железную решетку. Имелась самая необходимая, но удобная мебель. Кроватью можно было пользоваться во всякое время. Врач посещал Анжелику ежедневно, она не сопротивлялась введению в вены разных лекарств. Выздоровление шло быстро. С каждым днем она чувствовала, как сильно действовало на нее влияние внушителя. Казалось неестественным, чтобы она, перенесшая столько страданий, почти забыла о них в несколько дней. Казалось нелепым, чтобы она, ненавидящая Макса, теперь все чаще и чаще возвращалась к мысли о нем и не чувствовала при этом никакого отвращения, никакой злобы к нему. Наоборот, в ней все более укреплялось убеждение, что без помощи всесильного правителя она, наверное, погибла бы, и что все улучшения в ее быте допускаются только благодаря его расположению. Вначале она пробовала противиться, она повторяла себе: «я ненавижу его, и всегда буду ненавидеть», но потом перестала так думать. Когда же она настолько окрепла, что могла ходить, ей было разрешено гулять в саду, пользоваться библиотекой и расположенной рядом с ней лабораторией.
Каждый день приносил ей новый сюрприз, явно обличающий заботливость и нежность к ней Макса Куинслея. Он прислал ей целый набор платьев и белья. Он не забыл подарить ей все, в чем она нуждалась, он снабжал ее интересными, весьма искусно подобранными романами, которые заставляли ее отвлекаться от тяжелого одиночества, прислал все необходимое для занятий живописью. Анжелика устроила себе мастерскую в пустой лаборатории. Вообще весь небольшой флигель здания был пустынен, и мадам Гаро чувствовала бы себя совершенно свободной, если бы не постоянное присутствие стража в передней и часового в саду, под окном. Между первым и вторым завтраком она рисовала, затем гуляла часа два-три в саду и на площадке между скал, потом отдыхала до обеда; вечером долго читала книги и, наконец, ложилась спать. Жизнь однообразная, но мадам Гаро не тосковала, пребывала в хорошем, ровном расположении духа, которого давно уже не испытывала.